|
|
   |
Уважаемые коллеги! Эту историю мне рассказала моя бабушка — коренная одесситка Спивак Минна Львовна, чья юность выпала на период Второй мировой войны. Её рассказ, которым бы я хотел поделиться с вами, произвёл на меня неизгладимое впечатление глубиной своей трагичности. Ведь когда неприятельские войска подошли к городу, юной одесситке было всего 15 лет. Вначале я думал пересказать её историю от третьего лица, облачив в литературную форму. Но потом решил, что самые правильные слова — это слова очевидца тех жутких событий. Поэтому отправляю историю, которая относится к периоду войны, в том виде, в каком она была мной записана.
С уважением
Михаил Спивак.
Писатель, гл. редактор газеты «Перекрёсток Виннипег».
Войну ждали, но плохое всегда приходит неожиданно. Готовились праздновать мамин день рождения 23 июня. По традиции главным блюдом на столе должна была стать фаршированная рыба. А 22 июня объявили о начале боевых действий между СССР и Германией. Одессу стали обстреливать с первых дней войны. Началась паника. Немецкие самолёты летали над городом, зенитки стреляли, но самолёты на выстрелы не реагировали и непрерывно бомбили. Окна затемнялись. Сначала было очень страшно. Казалось, что бомба летит прямо на наш дом. Мы прятались в подвале. Там было сыро, бегали крысы. Спустя некоторое время к обстрелу и бомбёжке я привыкла.
Мы, девчонки и парни, дежурили на крыше — смотрели, чтобы на дом не попала зажигательная бомба. При попадании бомбу кидали в ведро с водой, тем самым предотвращали пожар. По звуку мы знали, какой самолёт летит: «рама» — разведчик, истребитель «мессер» или бомбардировщик. Во время авианалётов раздавался леденящий душу свист, от которого всё в тебе сжималось.
30 июня мама родила дочку Танюшу. Мы делали всё возможное, чтобы ей было хорошо, но жизнь готовила нам новые испытания. Яков Мендельман, второй мамин муж, имел бронь на заводе «Большевик», где работал нормировщиком. Завод эвакуировался в Караганду, и Яков с семьёй мог уехать туда, но он обратился в военкомат с просьбой отправить его добровольцем на фронт. Через пару дней он был зачислен на курсы младшего комсостава в Днепропетровске и спустя месяц оказался на фронте, оставив нас на произвол судьбы. Он был коммунистом и патриотом.
Мы остались в Одессе с грудным ребёнком на руках под непрерывной бомбёжкой. Германские и румынские войска были уже рядом с городом, заняли Николаев и Херсон. Когда они оказались в 30 километрах от Одессы, мной овладело отчаяние. Я не хотела оставаться в оккупации, плакала и просила маму уехать. Наконец решились покинуть осажденный город, так как промедление было равносильно смерти. Выехать из Одессы тогда можно было только морем, так как все сухопутные пути уже были блокированы. Много народа хотело вырваться оттуда, а мест на последнем пароходе оказалось недостаточно. В военкомате мы с трудом добились разрешения на выезд. Пароход был грузовой. Очередь на погрузку растянулась через весь город. С трудом мы добрались до трапа, и нас поместили в трюме. Там было битком народу, даже сесть негде. Я, как самая молодая, стояла и держала на руках Танюшу. В море вышли вечером. Над нами летали немецкие самолёты; мы слышали, как работают наши зенитки. Пароход сопровождали два минных тральщика. Ночью я выбралась на палубу подышать свежим воздухом и поняла, что творится что-то неладное: матросы надевали спасательные жилеты и готовили шлюпки к спуску на воду. Возле судна обнаружили две плавучие мины. К счастью, тральщики их обезвредили.
Через двое суток мы причалили в порту Новороссийска. На берег нас не пускали сутки. Я получила задание добыть продукты, перелезла через ограждение и помчалась в город. Меня трясло от страха, боялась, что по дороге назад не найду пароход или что всех высадят, и я потеряю родных. Но всё обошлось. Продукты я купила, пароход оказался на месте. Я вернулась тем же путём через ограждение. Все были рады моему возвращению и продуктам.
На следующий день нас выгрузили и разместили в порту в грязных складах. А ещё через несколько суток нас погрузили в товарные вагоны и отправили в неизвестном нам направлении. Эшелон состоял из 10 или 12 вагонов, не приспособленных для перевозки людей. Сидели и спали на полу. Среди эвакуированных были беженцы из Молдавии, которые давно скитались. Они был грязные, голодные и вшивые. Я видела, как они вылавливают вшей из одежды и головы и бросают на пол. Всё это переползало к нам. Эшелон часто останавливался в пустынном месте, в степи, где нельзя было приобрести продукты и воду. Мы голодали, у меня распухли ноги. Танечка совсем измучилась, молока у мамы было совсем мало, и мы большую часть еды отдавали ей. Но и этого не хватало. Где-то на полпути нас обнаружили немецкие самолёты. Поезд остановился, люди побежали к лесу, прятались в траве. Немец летел низко и строчил из пулемёта. Мама осталась в поезде, сказав, что никуда не побежит с младенцем. Я тоже осталась с мамой и слышала, как пули стучат по крыше вагона. Самолет покружил и улетел. Говорили, что он где-то отбомбился и, возвращаясь на базу, заметил наш эшелон. Ему просто нечем было нас добить.
Мы прибыли на станцию Кинель Куйбышевской железной дороги. Это была первая остановка в населённом пункте. К вагонам подошли врачи и стали спрашивать, нет ли больных. Доктор осмотрел меня и сказал маме:
— Если хотите, чтобы девочка выжила, вам необходимо сделать остановку, отдохнуть и помыться. Ноги её распухли от голода.
Взрослые — мама, мои тети и бабушка — посовещались и решили остаться в Кинеле. Сняли комнату, помылись, постирали одежду. На деньги, вырученные от продажи вещей, купили картошку и ели её с удовольствием. Спали мы на полу.
Когда немного пришли в себя, то собрались ехать дальше. Надо было обустраиваться с жильём и работой. В Кинели стали формировать эшелон в Узбекистан. Прибыли в Ташкент, где нас никто не ждал. Месяц сидели на вокзале. Сидели в полном смысле этого слова. Лечь было негде, да и сидеть — тоже. Там у нас украли чемодан, в котором были все документы.
С огромным трудом тети добились разрешения выехать в город Наманган. Оттуда нас отправили в пункт назначения — кишлак Тура-Курган. Там поселили в заброшенной чайхане, где стояла большая деревянная кровать, на которой мы все кое-как разместились. Крыша была дырявой, и во время дождя мы открывали зонтик. Вскоре мама заболела сыпным тифом, и её увезли в больницу. Следом заболели тётя Соня, бабушка Мирра, тётя Рива и я. Как выжила Танюша, невозможно понять. Мы делали всё, что было в наших силах. Но сил этих было мало. Ребёнок рос слабым, по её телу пошли чирьи. Нас всех остригли наголо. Я лежала в больнице с высокой температурой под 40 градусов, в бреду мне всё снилось, что принесли поесть. Когда я приходила в себя, то всё искала еду под подушкой, плакала от безысходности и голода и снова впадала в беспамятство. Меня с тётей Ривой выписали из больницы в один день. Мы еле держались на ногах, шли, как пьяные. С трудом добрались до чайханы. Я рухнула на кровать, не было сил подняться. Бабушка Мирра из больницы не вышла. Это была моя первая военная утрата.
Мы устроились на работу. Тётя Соня получила рабочую карточку — 600 граммов хлеба в сутки, а тётя Рива — служебную карточку, по 400 граммов. Меня направили на уборку хлопка и выдали 600 граммов хлеба в сутки. Мама, как жена фронтовика, тоже получила хлебную карточку на себя и Танюшу. За хлебом были огромные очереди. Хлеб был мокрый, липкий и его было мало. Так в голоде миновал год.
Потом меня устроили работать в райпотребсоюз — делать канаты из ваты и из них плести мешки для хлопка. Механизм состоял из огромного колеса с тремя крючками в середине. Три человека надевали вату на крючки, а четвёртый крутил это колесо, и мы тянули нитку длиной метров по тридцать. Потом одна из нас шла к колесу, вкладывала два пальца между нитями. Колесо крутили, и нити скручивались в канат. Потом бралась мокрая тряпка, мы шли к основанию каната и вытягивали его, наматывали на руки и локоть, концом перевязывали середину, и канат готов. Так целый день до вечера на улице в жару при температуре 50-60 градусов по Цельсию.
В 1943 году мы заболели тропической малярией. Болели тяжело. Начинало трясти, становилось жутко холодно. Минут через сорок поднималась высокая температура до 40 градусов и выше. Бросало в жар. И так ежедневно. Мы пили хину и акрихин, но это мало помогало. Мы почти не вставали с постели, а все хлопоты по добыванию еды легли на меня, несмотря на то, что я сама кое-как держалась на ногах. Основной заботой стала моя сестричка Танечка, которая очень исхудала. Из всего нашего гардероба у меня осталась одна юбка, которую я носила. Я сняла её и пошла по домам, предлагая обменять её на рис. В одном доме мне повезло; тогда я смогла накормить ребёнка. Танюша меня очень любила, обнимала за шею своими ручонками. Для меня она была тоже любимой, но несчастной.
В 1942 году мы получили письмо от Яши Мендельмана, который воевал под Ленинградом. Он приложил неимоверные усилия, чтобы разыскать нас. Яша написал, что как только получит от нас письмо с точным адресом, то вышлет нам продовольственный аттестат. Он очень хотел получить письмо до декабря, но вскоре пришло извещение о том, что Яша погиб. Это была трагедия. Прислали похоронку, где было сказано, что Яков пал в бою смертью храбрых. Однако позже сослуживец Якова рассказал маме, что Яшу нашли лежащим лицом в сторону вражеской позиции, и что ему кто-то из «своих» выстрелил сзади в спину.
Малярия и гибель Якова окончательно подорвали наши силы. Однажды я проснулась и увидела, что тёти Соня и Рива лежат, обняв друг друга. Я окликнула их, но они уже не реагировали. Соседи помогли похоронить тёток. Мама оставалась без сознания. Я кое-как дотащила её до больницы, но врачи сказали, что принимать её не имеет смысла, так как она уже не жилец. Я стала плакать и умолять их спасти маму. Доктора пожалели меня, приняли её в больницу и сумели выходить. Я ежедневно приходила к ней. Во время визитов в дороге случались приступы малярии. Я ложилась прямо на землю там, где меня застанет приступ. Как только мне становилось легче, вставала и брела домой, где меня ждал ребёнок.
Вскоре сестричка Танюшка умерла. Кто-то выкопал ей могилку, завернули тельце в тряпку и так похоронили. Остались мы с мамой вдвоём и, наверное, умерли бы, если бы нам не посчастливилось перебраться в Нижний Тагил.
В Нижнем Тагиле мы поселились в маленькой комнатушке. Очевидно, когда-то там была кухня. Нам с мамой казалось, что мы попали в рай: тепло, светло, сытно. В квартире имелся погреб, в котором было много картошки, солений, американского смальца, яичного порошка, сухого молока, селёдки, сахара и ещё всякой еды.
В июне или июле 1944 года наши войска освободили Одессу, и мы засобирались в дорогу. Приехали в Москву, где прожили месяц. Выехать в Одессу оказалось трудно, поезда были переполнены. После долгого ожидания нам с мамой удалось выбраться. Ехали, как на встречу с любимым человеком. В Одессу прибыли ночью и до утра бродили по городу. Утром пришли к дому, в котором жили до войны. Наша квартира была занята. Стали хлопотать о возврате, ведь мама была вдовой погибшего на фронте. Потратили много сил и нервов, но всё было бесполезно. Нам везде говорили:
— Надо ж... дать!
А дать-то нам было нечего. Пришлось начинать жизнь сначала.