|
|
   |
Так назывался небольшой пассажирский пароход, ходивший в первые послевоенные годы между Одессой и Херсоном. Пароход был немецкий. В Одессу его пригнали осенью 1945 года вместе с другими немецкими судами, полученными Советским Союзом в счет репараций из разгромленной фашистской Германии.
Густо дымя длинной трубой, пароход выходил из Одессы в восемь утра и приходил в Херсон поздно вечером, швартуясь к шаткой дощатой пристани, пропахшей гнилью и облепленной рыбьей чешуей.
На пристани его ждали горы знаменитых херсонских арбузов, которые до войны привозили в Одессу парусно-моторные дубки, выгружая их в Арбузной гавани. Во время войны эти дубки, переоборудованные в десантные шхуны, почти все погибли при высадке десантов в Феодосии, Керчи и под Новороссийском на «Малой земле».
А в Арбузной гавани, сразу после освобождения Одессы в апреле 1944 года, обосновались военные моряки. Там стояли торпедные катера, тральщики и подводные лодки, и гавань стала называться не Арбузной, а Военной...
Когда «Механик Звороно» приходил в Херсон, матросы после высадки пассажиров открывали единственный трюм, расположенный в носовой части судна, разворачивали в сторону берега грузовую стрелу, и под тарахтение паровой лебедки начиналась погрузка арбузов.
Хозяйки арбузов, пожилые женщины в ватниках и тяжелых кирзовых сапогах, толпились у трюма, пересчитывая вместе с грузовым помощником капитана свой товар, который с приходом в Одессу отправлялся на «Привоз» или на Новый базар.
С наступлением утра пароход снимался в обратный рейс. Каюты его были почти пусты. Зачем было покупать каютный билет, когда можно взять недорогой палубный? Поэтому на корме, на задраенном трюме, под шлюпками и даже возле густо дымившей трубы лежали вповалку пассажиры. Помимо арбузов, они везли в Одессу мешки с таранькой и с живыми раками. Мешки с раками шевелились, и матросы старались обходить их стороной...
С наступлением зимы навигация для «Механика Звороно» заканчивалась. Днепр, на котором расположен Херсон, замерзал, и пароход становился в Одессе на отстой. Но не пустовал. Поставленный в дальний угол гавани рядом с покрытыми мазутом баржами и стоявшими на ремонте буксирами, он превращался в плавучий приют. На нем селились «бичи», безработные моряки, не имеющие в Одессе жилья и прописанные по отделу кадров пароходства. Некоторые селились с женами и детьми. И когда женщины развешивали по всему пароходу стираное белье, громко хлопавшее на морозном ветру, чайки, сидевшие на реях пароходных мачт, испуганно взлетали и кружили над судном...
С наступлением весны пароход освобождался от постояльцев. Зимовавшие на нем «бичи» уходили в плавания, а женщины с детьми переселялись в какое-то береговое общежитие, и на «Механик Звороно» приходила штатная команда, начинавшая готовить пароход к новой навигации.
И как только Днепр освобождался ото льда, прибранный и подкрашенный «Механик Звороно» перешвартовывался к старому Морвокзалу и, взяв на борт пассажиров, дав басовитый гудок, снимался в рейс...
Был 1946 год. Я только закончил Мореходную школу и вместе с нашей группой судовых мотористов был принят на работу в Черноморское пароходство.
И — стал «бичом».
Судов для нас не было. Нас посылали то убирать территорию судоремонтного завода, то разгружать на станции Одесса-Товарная вагоны с углем, который пароходство получало для своих сотрудников. А то мы просто слонялись по порту, с завистью поглядывая на стоявшие у причалов суда, на которых шла недостижимая пока для нас морская жизнь.
Все малочисленные в то время пароходы и теплоходы мы знали наперечет. За годы войны почти весь приписанный к Одессе флот был потоплен фашистами. Выжили немногие. Теплоходы «Ворошилов», «Калинин», «Фридрих Энгельс». Пароходы «Курск», «Димитров», «Березина» и ледокол «Торос». Было еще несколько небольших судов — «Тракторист», «Пионер», «Шахтер». Но в Одессу заходили они редко, плавая между портами Крыма и Кавказа. И если названия всех этих судов говорили сами за себя, то название «Механик Звороно» было для меня загадкой. Чем прославился человек, чьим именем было названо это судно?
Мы, довоенные мальчишки, в отличие от сегодняшних, на которых телевидение и интернет изливают потоки ненависти, насилия и похабщины, воспитывались на именах героев. Это были мужественные полярные исследователи Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров, которые провели в Ледовитом океане на расколовшейся льдине почти год. Отважные летчики Чкалов, Байдуков и Беляков, совершившие беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку. И многие другие герои, о которых каждый день писали газеты и сообщалось по радио.
А после войны нашими кумирами были трижды герои Советского Союза летчики Александр Покрышкин и Иван Кожедуб, командир подводной лодки, Герой Советского Союза Александр Маринеско. И комсомольцы, описанные в романе Александра Фадеева «Молодая гвардия», и по котороиу был снят одноименный фильм: Олег Кошевой, Любка Шевцова, Ульяна Громова и их товарищи, создавшие в оккупированном фашистами Краснодоне подпольную организацию по борьбе с оккупантами. Выданные предателем, они были схвачены фашистами и после жестоких пыток казнены...
Мы мечтали стать моряками, и наши кумиры учили нас смелости, самоотверженности и настоящей мужской дружбе. Поэтому меня интересовало, что за подвиг совершил механик Звороно? Почему его именем назван пароход?
Зайдя как-то в отдел кадров, я спросил об этом одного пожилого моряка. Он ответил коротко:
— Так то был стармех на «Кубани». Погиб в войну, вот и назвали.
Я спрашивал об этом и других моряков, и получал такой же короткий ответ.
Узнать о механике Звороно более подробно помог случай.
Чтобы мы не болтались без дела, нас решили определить в ремонтную бригаду пароходства. Там работали опытные слесари, которые за время стоянки судов в порту выполняли разные ремонтные работы. Иногда они выходили и в каботажные рейсы, ремонтируя в море судовые лебедки и другие вспомогательные механизмы.
И тут мне повезло. Меня определили к бригадиру Самойлову, бригада которого, состоявшая из трех слесарей, отправлялась в рейс на «Механике Звороно».
Как объяснил мне Самойлов, на пароходе отказал питательный насос котла. Перешли на резервный. Но и он еле тянет. Чтобы не выводить пароход из эксплуатации, решили послать в рейс ремонтников.
— Так что имеешь шанс оморячиться, — заключил свое объяснение Самойлов. — Смотри, не опоздай к отходу!
Пароход отходил в восемь утра, но в семь я уже был на причале. У трапа толпился народ. Шла посадка пассажиров. В основном это были пожилые женщины, возвращающиеся в Херсон с одесских базаров. Вахтенный матрос, стоя у трапа и проверяя билеты, покрикивал:
— Не напирайте, гражданки, не напирайте! Местов всем хватит!
Бригада Самойлова была уже здесь. Нас поселили в тесной каютке под полубаком, где пахло просмоленными канатами и слышно было, как от покачивания парохода позванивает в клюзе якорная цепь. Самойлов не дал даже выйти на палубу, посмотреть на отход. Приказав надеть робу, скомандовал:
— Пошли на работу!
По отвесному железному трапу мы спустились в кочегарку. В мутном свете запорошенных угольной пылью ламп обнаженный до пояса кочегар забрасывал лопатой в гудящую пламенем топку уголь. С лязгом захлопнув дверцу топки, он отбросил лопату, присел на кучу угля и, увидев нас, спросил:
— Погреться пришли?
Самойлов объяснил, кто мы. В это время из машинного отделения выглянул механик и крикнул кочегару:
— Отходим. Держи пар на марке!
— А я что делаю? — огрызнулся кочегар. — Вон работяги пришли. Пусть насос наладят!
Механик, вытирая грязным полотенцем потное лицо, поздоровался с Самойловым и показал на стоявший недалеко от котла неработающий насос:
— Раскидайте. Тогда узнаем причину.
Механик ушел. Из машинного отделения донеслось звяканье машинного телеграфа, шипение пара и тяжелый вздох паровой машины.
Телеграф зазвонил снова. Вздох машины перешел в ровный гул, и железные настилы в кочегарке, на которых мы стояли, начали дрожать ритмичной дрожью. Это означало, что пароход отвалил от пристани и начал набирать ход.
С насосом провозились целый день, с коротким перерывом на обед. Механик привел нас в столовую команды, где нас угостили борщом и перловой кашей. Наскоро поев, мы снова спустились в кочегарку. Когда разбирали насос, я светил слесарям переносной лампой. Потом мне поручили помыть в соляре разобранные детали.
Самойлов привел механика и показал причину отказа насоса. В клапанной коробке был поломан нагнетательный клапан, который не давал возможности насосу подавать в котел воду.
Механик принес новый клапан. Пока собирали насос, механик уже не уходил. Самойлов закрутил последнюю гайку и вытер со лба пот:
— Открывайте пар!
Механик крутанул маховик, насос вздрогнул и заработал, показав на манометре нормальное давление подаваемой в котел воды.
Когда мы поднялись на палубу, было уже темно. Пароход подходил к Херсону, высвечивая прожектором рыбачьи лодки и отгоняя их сиплым гудком. Помывшись в душевой, мы зашли в отведенную нам каюту. В город после швартовки никто не собирался идти. Слесари разлеглись на койках, а Самойлов сел писать на выполненную работу наряд, который должен был подписать старший механик.
И тут я спросил Самойлова, не знает ли он, почему пароход назван именем механика Звороно. Он подумал и сказал:
— А ты поднимись в музыкальный салон. Там наверняка висит портрет этого механика и есть описание его подвига. Просто так пароход его именем не назвали бы.
Самойлов оказался прав. Как только я поднялся в музыкальный салон, где стоял белый рояль, то сразу увидел того, кто меня интересовал. На самом видном месте висел портрет седоватого человека с очень выразительными черными глазами, который смотрел на меня с легкой улыбкой и словно говорил: «Ну, вот и встретились».
Под портретом было описание его подвига, из которого я узнал, что Дмитрий Иванович Звороно плавал старшим механиком на теплоходе «Кубань». В январе 1942 года теплоход, следуя в осажденный Севастополь, подвергся атаке фашистских самолетов и начал тонуть.
Звороно принял все меры, чтобы уменьшить поступление воды в машинное отделение. Но, видя, что борьба неравная, приказал помогавшим ему мотористам покинуть машинное отделение и вслед за ними выбрался на палубу. И тут увидел, что носовая часть судна горит, а из расположенного под полубаком матросского кубрика, заваленного горевшим обломком мачты, раздаются крики людей.
Стармех бросился туда и, обжигая руки, оттащил от дверей кубрика этот обломок мачты и помог двум матросам выбраться наружу. Матросы побежали к спускаемым шлюпкам, а Звороно вернулся в кубрик посмотреть, не осталось ли там людей.
Спустив шлюпки, моряки успели отойти от тонущего судна. Но старшего механика среди них не было. Спасая матросов, он не сумел выбраться из горящего кубрика, задохнувшись в дыму.
Вот так я узнал о судьбе человека, именем которого был назван этот пароход.
Но имя механика Звороно продержалось на борту парохода недолго. В 1949 году, когда в СССР развернулась борьба с «безродными космополитами» и из пароходства стали увольнять греков, поляков, болгар и прочих «инородцев», пароход «Механик Звороно» получил новое имя — «Славянск», так как Дмитрий Иванович Звороно по национальности был греком. Так и ходил пароход под новым именем, пока не был отправлен на слом.
«В жизни всегда есть место подвигу», — писал когда-то Максим Горький.
Сегодня эти слова не в моде. Но тот, кто бескорыстно приходит на помощь людям, руководствуется не модой, а зовом сердца. Так и поступил механик Звороно, чьим именем был назван тот старый трофейный пароход.
Аркадий Хасин