|
|
   |
А может, другая улица из самого сердца Молдаванки и другой дом. Не помню — много времени прошло. Я расскажу вам одну невыдуманную историю про двух хороших людей — Слепенькую Раечку и Крывого Сирожу.
Вы, дорогие мои читатели, наверное, думаете, что это ради красного словца я исковеркала имена моих героев, а вместо отчества и фамилии прилепила им обидные прозвища? Так вот вы не правы и плохо знаете, как это однажды было в Одессе.
Например, в том дворе на Сортировочной, где когда-то давно жила моя бабушка, жили также Ирка Рыжая, дядя Коля Хромой, Толя Баянист и Павабольнойнаголову (в одно слово!). Папу моего одноклассника Йоси, помню, все звали Горбатым Берчиком, а в нашем школьном дворе асфальт мёл, может, кто помнит, очень добрый и немножко сумасшедший Плешивый Додик. Да что там — даже знаменитый одесский писатель Александр Гликберг взял себе псевдоним Саша Черный, чтоб быть в тренде (а шо там думать, если маме не хватило фантазии и в семье два Саши — один брунет, другой блондин). Так что имена моих героев подлинные, без всякого вымысла или домысла со стороны автора.
Но ближе к теме. Моя университетская подруга Лиля жила у тетки в самом сердце Молдаванки, а Раечка и Сирожа были ее соседями. Их историю я наблюдала краем глаза сама, но по большей части помню ее из рассказов Лильки и тети Вали, которая близко к сердцу принимала все, что случилось в этой семье...
Раечка однажды захотела замуж. Чтоб как все. Хотя до конца не понимала, зачем ей обязательно это нужно. Жизнь у нее была вполне приятная — сытая и теплая. Работала она на чаеразвесочной фабрике в чистом цеху и белом халате. На хорошем счету. Тихая. Незаметная. Лет ей было немного, что-то слегка за тридцать, и спешить ей особенно было некуда. Но все, кто даже не хотел, выходили. А она хотела и... нет.
Соседки косились на страшненькую Раечку и шпыняли маму, мол, смотри, Фира, засиделась в девках твоя прынцесса. Фира шла на поводу у дочери и общественного мнения и время от времени поднимала на уши всю ближнюю родню. Те — дальнюю. Получалось, что пол-Одессы искали для Раечки жениха.
И шо вы думаете? Нашли! Такого себе немножко кривого Сирожу, который тоже уже слегка пересидел, но совершенно не понимал, зачем ему эта женитьба, когда, как говорят в Одессе, у него есть мама. Но мама, которой он до смерти надоел, и которая еще не совсем отцвела и совсем не потеряла надежду устроить свою личную жизнь, сказала, что надо. Ну, если мама сказала... Тем более, что партия намечалась выгодная.
Смотрины устроили в ресторане «Киев» (приурочили к чьему-то малозначительному юбилею), чтоб красота и достоинство интерьера и изысканность котлеты по-киевски отвлекли немножко внимание от недостатков молодых и скрасили неловкость момента. Потому что со стороны жениха пришла одна морячка-мама, а со стороны невесты явились представители и ближней, и дальней родни — возможно, все, кто принимал участие в поисках достойной партии. И что теперь, пропустить такой момент?!
Короче, встретились два одиночества и, как это ни странно, сразу понравились друг другу! Вот уж действительно — и красота в глазах смотрящего. И любовь зла. И зорко одно лишь сердце. И с лица воду не пить. Потому что Раечка была ну совсем страшненькая, а на Сирожу вообще нельзя было взглянуть без слёз. Она маленькая, широкая, нескладная, с черными усиками над верхней губой, приплюснутым прыщавеньким носиком и крохотными, слишком близко посаженными подслеповатыми глазками. Он высокий, очень сутулый, как-то странно припадал на одну ногу. Говорили, таким родился, и надо было лечить. Но матери было не до него. Она бросила мальчишечку на свою старую бабку и ушла с очередным любовником в море. А отца вроде как не было даже в момент зачатия. Но на лицо парнишка был приятный, даже можно сказать, похожий на французского артиста Алена Делона, если напрячься и представить себе того издали и слегка сбоку с немножэчко крывыми зубами и местами лысоватой головой.
Так вот. Встретились. Понравились. Оба тихие, скромные, без претензий и большого ума. Поженились. Не шикарно, но так, шоб перед людями не стыдно было. Посреди двора возвели шатер, позвали своих и чужих. Невеста вся в белом. Жених, по моде, тоже. Гуляли, как положено, два дня. Небедная Раечкина родня скинулась и одарила молодых квартиркой сарайного типа с удобствами во дворе (как раз в том дворе, где жила моей подруги покойная ныне тётя Валя).
Поженились и...сразу стали ждать ребеночка.
Соседи, кто с умилением, кто с насмешкой или презрением, могли наблюдать со своих застекленных веранд, как по утрам Сирожа мчится через весь двор с ночным горшком наперевес в общественный туалет, а потом чисто-начисто скребет его железной мочалкой под общественным краном. А потом бегом на Новый за базарными витаминами — и тащит полные торбы для своей ненаглядной.
По профессии Сирожа, как мне помнится, был бухгалтер, работал в какой-то шарашкиной конторе и имел свободный график. Он все время что-то красил, достраивал и утеплял, ломал и снова строил — вил, так сказать, гнездо для птенчика. Всем казалось, шо он сошел с ума от счастья, так боялся даже на минуту оставить беременную жену без присмотра — не дай жэж бог с его цацой шо случится!
Держались они всегда вместе. По выходным, принарядившись, шли гулять в город или на море — дышать свежим воздухом. Крепко взявшись за руки. Как малые дети.
Злые соседки, то ли от зависти, то ли от дурного воспитания (а может от всего вместе), судачили о них и насмехались, мол, шо жэ такое может родиться у этих двух таких редких красавцев? А можэ оно вжэ описано в той сказке Пушкина, где не ребенка, не лягушку, а неведому зверушку?
И накаркали...
Рая родила дауна. В советское время это был приговор. Всех неудобных, странных и неправильных прятали, изолировали и забывали, чтобы эти неправильные люди своей очевидной неблагополучностью не портили радостную картину жизни пышущего здоровьем советского трудового общества.
Короче, ребенка у родителей отобрали.
Конечно, они хотели оставить его себе! Такой хороший родился!
Улыбался, как солнышко, косенькими глазками. Славный. Желанный. Роднулечка...
Но на несчастных и растерянных надавили врачи в роддоме, дальняя и ближняя родня, назвали их безответственными и глупыми, объяснили, что им-де с таким не справиться, а государство-де проявит нужную заботу. И они сдались. Слабые были — не умели бороться ни с системой, ни с роднёй. Отдали кровиночку!
Ребеночка поместили сначала в какой-то дом малютки, а чуть подрос — в инвалидный приют где-то под Одессой — говорили, что в Коблево. Или Беляевке.
И вот десять лет подряд, каждую субботу, в жару и мороз, под проливным дождем и в снежной метели, эти двое несчастных родителей, принарядившись, как на праздник, ранним утром выходили из дома и шли на автобусную станцию, чтобы ехать к сыночку, которого отдали, но не отказались и не перестали любить.
Шли через двор, крепко держа друг друга за руки и не поднимая глаз. Как виноватые. Она со сверточком чистой одежды для малого, он с раздутой от гостинцев для деток и подношений персоналу (чтоб не обижали ребеночка и заботились) тяжелой хозяйственной сумкой.
Выходили заранее, чтобы не бежать (Рая страдала сердцем, а Серёжа стал еще больше припадать на больную ногу), вовремя прийти к автобусу и занять место. Хотя бы для нее.
Возвращались поздним-поздним вечером. Шли тихие, усталые, заботливо поддерживая друг друга. Хорошие... Такие жалкие и несчастные оба. И, да простит меня бог, такие счастливые...
Ничего не знаю об их дальнейшей судьбе. С Лилькой мы рассорились насмерть на последнем курсе, и я перестала бывать у тети Вали. Надеюсь только, что Раечка и Серёжа уехали все-таки в Израиль, куда пачками отъезжала в начале 80-х их дальняя и ближняя родня. И забрали с собой своего неправильного солнечного мальчика. И он прожил счастливый кусочек своей жизни в правильной стране на берегу другого теплого моря — рядом с родными людьми, которые по-настоящему умели быть преданными. И любить.
Виктория ПОЛЬСКИХ. Мюнхен