|
|
   |
За несколько дней до 21 марта — 325-летие великого Баха — Алексей Ботвинов в большом зале филармонии исполнял Гольдберг-вариации И.-С. Баха в 220-й раз! Это его личный рекорд. Известно, что в Швейцарии идёт балет на эту музыку в постановке Хайнца Шперли, и за фортепиано всегда маэстро Ботвинов. И эта музыка ему до сих пор не надоела! Она — неисчерпаема, она всякий раз открывается новыми гранями, в чём убедился и я, слушая исполнение Ботвинова уже в энный раз.
Ботвинов играл вдохновенно (и, кстати сказать, то ли забыл, то ли не знал, не думал о юбилее, — просто он в эту музыку влюблён). Произведение звучит без перерыва чуть больше часа. Тридцать вариаций. Рассказывают, что заказал композитору это произведение граф Кайзерлинг, страдавший бессонницей, — и по ночам ему играл музыкант Гольдберг. Откуда и название. Но уснуть под эту музыку невозможно! В ней столько жизни, такая смена ритмов, настроений, такое многообразие бытия! Бах — может быть, первый в мире «музыкальный терапевт», он даёт человеку, которому приходят по ночам грустные, а то и мучительные мысли, не какой-нибудь чудодейственный (успокаивающий!) медицинский эликсир, а звуковую дорожку, бегущую сквозь ночь... Звук Баха кристален, хрустален, с ним ассоциируется свет.
Дух этой музыки — свобода. Совершенно поразительная свобода. Ведь что ни говори, это эпоха пудреных париков, эпоха этикета, строгой самодисциплины, да и суровой набожности. И лишь в конце её появится Моцарт, как «гуляка праздный» (по словам пушкинского Сальери). Но мы видим Баха — без парика. Баха, которому совсем не трудно, преодолев расстояние в три сотни лет, затесаться в толпу наших юных современников. Так его играет Ботвинов. Этот Бах — не просто ручей (так переводится его фамилия), но целая река, текущая бурно, заполняя собою пространство. В нём — какая-то «избыточность» (впрочем, свойственная эпохе барокко), непомерная щедрость. Всё дело в акцентах. Можно сделать акцент на мудрости Баха, на поразительной высоте его духа. А можно услышать и попытаться передать эту совершенно неутомимую «бодрость духа», эту безостановочную пульсацию бытия, эту энергию, которая преобразуется в невероятную витальность, радость, свидетельствуя о поразительном душевном здоровье и оптимизме.
Не следует думать, будто в реальной биографии Баха отсутствовали моменты страданий, болезней, горьких потерь. Но он умел всё преодолеть, как человек верующий, надеющийся, любящий. Однако мне кажется, что источник баховской «бодрости духа» — шире религиозной веры. И даже шире эпохи, в которую он вписан. Может быть, он — в самой музыке? В том понимании музыки, которое ещё было свойственно Баху? Слушаю, вслушиваюсь, поражаюсь многообразию ритмов, мелодическому богатству, неистощимой изобретательности... И вдруг понимаю: он плетёт звуковую ткань.
Не мудрствуя музыковедчески, ни слова не говоря о баховской полифонии (хотя и в Гольдберг-вариациях услышал в одном месте нечто, напоминавшее фугу), я не могу не видеть: ткань, которую плетёт Бах, очень напоминает сеть! Но это ведь и модель нашего сегодняшнего мира, в котором всё строится на «сетевых связях», в котором одно отсылает к другому, а это другое — к третьему...
...Ближе к концу вдруг возникает какая-то чуточку странная ария, трудное размышление человека о своём жизненном пути. Высота — и печаль. Бах позволил себе высказаться, а потом, почти безостановочно, один за другим следуют невероятно бурные, виртуозные пассажи. Я вдруг понял слова Ботвинова, что в этом произведении Баха предчувствуются и Моцарт, и Шопен, и даже Рахманинов. И он убедил в этом слушателей, сыграв на бис одну из прелюдий Рахманинова, обдав нас живой влагой бурных вешних вод. Да, это тот же Бах — только романтически красочный, яркий, грозовой. Та же сила утверждения жизни не как бытового факта, а как грандиозного события Бытия.
Илья Рейдерман