|
|
   |
Национальный одесский филармонический оркестр под руководством маэстро Хобарта Эрла завершил свой очередной концертный сезон, продемонстрировав свою прекрасную творческую форму. Программа заключительного концерта была внушительной. И фамилии всех композиторов начинались с одной и той же буквы. Хотя это, разумеется, совпадение.
В первом отделении прозвучала знаменитая симфония №40 соль минор Вольфганга Амадея Моцарта. Хрестоматийную музыку играть и легко, и трудно. Вот они, любимые мелодии, которые у всех на слуху. Хобарт Эрл дирижирует по памяти, не перелистывая партитуру. Чистота и благородство звучания. Внимание ко всем нюансам драгоценной музыкальной ткани. Но как же преодолеть инерцию восприятия, вот эту самую хрестоматийность? Пожалуй, это удалось именно в третьей и четвёртой частях — здесь обнаруживаешь неистощимую щедрость и изобретательность гения Моцарта. Он достиг вершины. Это солнце в зените. Это полнота бытия. И страшно думать, что сам он уже не услышал этих своих вершинных вещей.
Второе отделение открывало впервые исполнявшееся в Украине произведение Canto Liano современного венесуэльского композитора Эдуардо Мартурета. Это очень своеобразная музыка — не слишком богатая тематически, она производит почти гипнотическое воздействие, демонстрируя свои глубоко национальные корни.
Но вершиной было, разумеется, исполнение симфонии №1 ре мажор Густава Малера. Буквально на днях исполнится 150 лет со дня рождения Малера. Хобарт Эрл — верный поклонник творчества это гениального австрийского композитора и дирижёра. Благодаря Х. Эрлу одесситы на протяжении многих лет знакомились с симфониями Густава Малера — сложными для восприятия, чрезвычайно трудными для исполнения. Этой симфонией Эрл уже дирижировал. Но в этот раз она открылась мне по-иному.
Очень важно прочтение произведения в контексте культуры, в контексте, так сказать, истории человеческого духа. И хотя понятие «серебряный век» обычно употребляют, говоря о русской культуре, — мне представляется, что оно применимо ко всей европейской культуре «рубежа веков». Ибо этот рубеж знаменует грандиозный культурный слом, он чреват предчувствием катастроф и чувством гибели всех высших человеческих ценностей. Кажется, в последний раз предельно напрягается душа человеческая, чтобы сказать, выплеснуть в мир свою способность к поразительно тонкому восприятию мира во всей его красоте. Уже в первой симфонии Густава Малера — предчувствие «заката Европы», заката великой культуры. Как сказано в строках другого великого австрийца, Райнера Марии Рильке: «И вдруг я вижу, краскою карминной в них набрано: закат, закат, закат...».
Симфония первоначально называлась «Титан» (перекликаясь с названием романа Жан-Поля), была она и по масштабу своему титанической, в ней первоначально было пять частей. Титанический конфликт юношеской наивности и искренности — с пошлой и лицемерной мещанской действительностью...
...Юноша в лесу — какой-то колдовской крик птицы. И свет, поразительный свет — сквозь листву! И тоска — любовная тоска, неутолимая. Разве может быть у романтика счастливая любовь? Слушая в который раз эту симфонию (любимейшую), я отметил всю необычность музыкального языка. «Ни у кого этих звуков изгибы...».
Густав Малер — поздний романтик. Счастье, что он не дожил до наших времён, когда подлинно романтические, высокие чувства встречают, в лучшем случае, с иронией.
Романтик — тот, кто, несмотря ни на что, способен любить — хотя бы деревья, и небо, и птиц, и грозу... И даже людей, не способных ответить ему взаимностью. Но вот центральный эпизод симфонии — траурный марш, в основу которого положена лубочная картинка «Похороны охотника». Хоронят охотника... звери. Серьёзность вдруг нарушается — возникают несуразные, диссонирующие звуки «плохого оркестра». И вспоминаются гротескно-пародийные эпизоды музыки юного Шостаковича, а заодно и возглас одного из команды булгаковского Воланда: маэстро, урежьте марш! Вот именно: «урежьте»! Хамство и пошлость торжествуют. И после такого марша — ещё что-то может быть? Ещё на что-то можно надеяться?
Но Малер, вслед за Брамсом, — всё ещё хочет воплотить в жизнь бетховенскую концепцию симфонии, а в этой концепции в финале непременно должна быть победа, торжество человеческого духа. И вот неимоверная по масштабу четвёртая часть — задействованы грандиозные оркестровые массы (сам Вагнер позавидует!). И слыша, как ворочается гигант, я вдруг думаю: что же при этом судорожном, неимоверном напряжении сил происходит с личностью? Где душа её, где лирический напев, где живой человек, родной и дереву, и птице?
Этот оркестр гремит, управляемый титанической волей, — сила перерастает в насилие, невольно вспоминается эпизод из фильма «Репетиция оркестра» Ф. Феллини. Это торжество тоталитаризма (пока ещё только в музыке). Слушать это мучительно. Ибо человек, превращающийся в титана, — это уже сверхчеловек. Да, он воплощённая воля, воплощенное мужество борьбы. Он победитель. Но не пиррова ли это победа? Не слишком ли дорогая цена за неё заплачена? Тут, кстати, возникает ещё одна культурная ассоциация: в год, когда впервые исполнялась симфония Малера, Ницше, первым произнёсший слово о «сверхчеловеке», сошёл с ума и всю оставшуюся часть жизни провёл под надзором психиатров.
...И только на короткую минуту возникает совершенно дивный эпизод, какая-то вальсообразная тема. И арфы заиграли. Напоминание об утраченном рае? А потом снова неистово обрушиваются на нас оркестровые массы. Мир рушится? Рушится весь ХХ век? И, ещё не заваленный падающими обломками, пытается пробиться в будущее человек. Но зная это будущее, мы уже не верим оркестровому апофеозу.
Илья Рейдерман