|
|
   |
В разгар фестиваля вывод был сформулирован, и, как я заметила, не мною одной: театр губит графомания. В мировом масштабе. На Западе попса, или, сказать политкорректнее, массовая культура, уже много десятилетий занимает ведущие позиции.
Санкт-Петербургский театр-фестиваль «Балтийский дом» поставил пьесу Питера Шеффера «Игра воображения» (режиссер Аркадий Гевондов) и обозначил ее как «трагикомедию». Какое там!..
Долго напрягала воображение, пытаясь уразуметь, каков жанр этого спектакля, да так и не поняла. Первое отделение выглядело неумело растянутой экспозицией, а действие никак не начиналось. Да и сюжетные ходы, положенные в основу конфликта, выглядели надуманными. При этом игра актеров была добротной, в духе традиций Малого театра. Главная героиня, старая идеалистка Летиция Дуффе, противостоящая бюрократам, в исполнении народной артистки России Татьяны Пилецкой выглядела симпатичной, хотя иные режиссерские решения, продиктованные актрисе, были уж очень лобовыми. Слабина драматургии скверно сказалась на спектакле. Может быть, «там у них» это и модная пьеса модного автора. Но жаль нашего времени, истраченного, в погоне театра за модой, на откровенную репетиловщину.
...Когда театр обращается не к драматургии, но к авторитетной прозе, это всегда риск: а если хорошая проза — не сценична? В случае с романом Дж. Джойса «Улисс» это, казалось бы, заведомо так. Но здесь нас ждало приятное открытие: актерское. Молли в исполнении Ольги Прихудайловой в моноспектакле «Да я хочу да», поставленном в московском Центре драматургии и режиссуры А. Казанцева — М. Рощина режиссером Алексеем Багдасаровым.
На протяжении этого внешне бессвязного потока слов нам не только не было скучно — мы сопереживали, узнавали, а узнавание было познавательным, ибо дело шло об остроумно схваченном автором романа женском архетипе. Мы хохотали, и с тихим ужасом видели, как все проходит, и страшно нам было тщеты всего и вся, и ностальгически брезжила нам смутная надежда, про которую мы догадывались, что она — иллюзия, но знали, что ради нее-то и стоило жить.
Ольга Прихудайлова не «читала» — жила в монологе. Монолог этот... вот если взять воздыхание чеховских трех сестер: мол, когда-нибудь узнаем, почто страдаем-мучаемся, — да развернуть, до фиксации ничтожнейших деталей быта и мельчайших трепетаний души, то и получится — «о нашем, о бабьем», во всем диапазоне, в размахе от возвышенного до срамного.
Ольга Прихудайлова проявила отменное чувство юмора. Она была беззаветно естественной. На сцене присутствовала обнаженная душа — в запредельной степени человеческой откровенности. Прямо-таки по Достоевскому: «Заголимся и обнажимся!». У него так мертвецы кричат, которым уже терять нечего. А тут — живой человек в метафизической стадии бесстрашия. Рискованные пассажи карнавального монолога Молли, фривольно-цинические по сути, актриса проживала с неподражаемым изяществом, нигде ей не изменил добрый вкус.
К Чеховскому наследию обратился русский академический ордена «Знак Почета» театр имени А. С. Пушкина в городе Якутске. Театр этот — юбиляр: как раз теперь ему исполнилось 90 лет. Режиссер Линас Зайкаускас инсценировал короткий рассказ А. П. Чехова «Верочка».
Грустный рассказ о вполне частном случае человеческой душевной бездарности превратился у постановщика спектакля в скоморошье действо о глобальной проблеме загадочной русской души. Действо поставлено в стиле «Деревни дураков» одесской комик-группы «Каламбур», с этно-плясками красных девиц и свирепого медведя, с музыкальным этно-квартетом на сцене.
У Чехова Верочка — красивая и романтичная девушка, влюбившаяся, на безрыбье, в заезжего Ивана Алексеевича, молодого человека с опустошенной душой. В спектакле к Верочке приплели Сонечку Серебрякову, в результате чего Верочка сделалась некрасивой, со всеми вытекающими отсюда переживаниями, и еще много чего приплели из опусов того же классика, но в пародийном ключе: сценическая «Верочка» — стеб чистейшей воды. Все в этом спектакле построено на хореографии, на пластических метафорах. Среди них есть весьма удачные находки, как, например, игра с деревянной рамой для семейных фотографий, в которую несчастная Верочка тщетно пытается затолкать потенциального жениха. Или, к примеру, скворечники, которыми девушки пытаются прельстить журавля в небе. В вихре лихой свистопляски, с деревянными ложками и прочей озорно обыгранной атрибутикой а ля рюс, персонажи, в том числе медведь, произносят, либо вопят, либо выпевают свои реплики.
Актерские работы в «Верочке» хороши — полная органика, с чувством стиля и меры. Ксения Еремеева в роли некрасивой Верочки — это богатейшая гамма переживаний, причем данных в эксцентрической, буффонной манере. Собственно, весь спектакль — буффонада. Под стать Ксении Еремеевой ее партнер — Евгений Стрельцов (Иван Алексеевич). Зажигательны красны девицы, эдакий комментирующий «античный хор» — А. Бузмакова, М. Слепнева, А. Лисица. И, полагаю, Антон Павлович Чехов нисколько не обиделся бы, что над его произведениями так бесшабашно простебались, — он и сам был зубоскалом изрядным. Тем более, что в отчаянной буффонаде спектакля вдруг возникает щемящая нотка, исподволь набирает силу, и к финалу становится лейтмотивом. Жалко ведь пропащей, бездарной жизни!.. Поэтому финальное: «Девки, выпьем!», — столь же убойно смешно, сколь и трогательно узнаваемо... и даже «по Чехову»: Маша-то, в «Чайке»!..
Вот только взять бы и сократить действо на треть — было бы в самый раз, состоялась бы цельная вещь, смешная и не без грустного подтекста. Уж не будем нудить о постмодернистской стилистике, которая «уже не актуальна». Что не бездарно, то и актуально. Однако же не все, что на репетициях сымпровизировали, надо в спектакль валить. Многовато в нем той невразумительной суеты, которую называют сценической грязью...
Мода подвела, увы, режиссера Автандила Варсимашвили — лауреата, как-никак, Государственной премии Грузии, а также премии имени Котэ Марджанишвили! Он поставил в Тбилисском русском академическом театре им. А. С. Грибоедова пьесу «модного» на Западе, судя по количеству постановок, автора Джошуа Собола «Гетто».
Автор родился в 1939 году в земле завтрашнего Государства Израиль, а стало быть, гетто не видел, как не видели оного и его родители. Бог миловал. «Но документы изучить мог бы!» — сказали, после спектакля, евреи города Одессы, и сказали со справедливым и глубоким возмущением. Да, «Гетто» — в полном смысле слова спекуляция на теме и профанация темы. Сюжет пьесы сконструирован по канонам оперетты, а не трагедии, причем на это мое замечание кое-кто из одесситов даже за оперетту обиделся: мол, «Гетто» и до уровня этого легкомысленного жанра не дотягивает. Хотя в спектакле то и дело поют.
А в качестве юмора рассказывают еврейские анекдоты. По сюжету, в еврейском гетто создают еврейский театр, и анекдоты, очевидно, изображают собою спектакли этого театра. В «Гетто» также и танцуют. Например, немецкий оккупант, извращенный ценитель искусства, изображает танго с юной еврейкой, которой он по-опереточному долго и вежливо домогается. Фабульная основа пьесы (театр в гетто на месте массового расстрела, «пляски на костях» и достоинство артиста) шита белыми нитками, потому что о глубоком осмыслении драматизма ситуации говорить вовсе не приходится, коллизии надуманны, «он пужает, а мне не страшно».
Классическая драматургия дисциплинирует актера, заставляет наблюдать, анализировать, учит мыслить и побуждает к профессиональному росту. Графомания, по причине своего примитивного состава, приводит актера, в конечном счете, к дисквалификации. Дайте театру хорошую пьесу! Они ведь есть...
Тина Арсеньева