|
|
   |
Мы обещали вернуться к спектаклю по пьесе Ричарда Калиноски (США) «Лунное чудовище», показанному на фестивале Ереванским русским драматическим театром. Спектакль поставил художественный руководитель, народный артист Армении, заслуженный деятель искусств России, лауреат международных премий имени К. Станиславского и И. Смоктуновского, профессор Александр Григорян.
«Лунное чудовище» — редкая пьеса, которая «угождает всем»: как любителям трогательных историй, так и ценителям подтекстов. Фестивальный спектакль, при всей добротности актерских работ, оказался, может быть, и не из самых эффектных: он рассчитан на камерную сцену и, возможно, по этой причине несколько проигрывал на большой. У меня есть материал для сравнения: Александр Григорян сначала поставил «Лунное чудовище» в 2004 году в Москве, на малой сцене МХТ им. А. П. Чехова. Исполнитель главной роли (Арама Товмасяна) заслуженный артист РФ Сергей Угрюмов сразу стал лауреатом театральной премии «Чайка» в номинации «Двойной удар», за лучший актерский дуэт — с Яниной Колесниченко (роль Седы).
Он и Она: казалось бы, вечная песня про то, что их роднит, а что разъединяет во взаимном притяжении мужского и женского начал, которое мы зовем любовью. Но в «Лунном чудовище», повествующем о брачном союзе мужчины и женщины, даже речи нет о любви и, как мы убеждаемся по ходу действия, быть не может и не возникнет. Двое, Он и Она, Арам и Седа, в глубине души пожизненно и непоправимо несчастливы.
...Какая тут любовь, если Арам, крестьянский сын, покупает себе жену, словно кобылу на базаре, в буквальном смысле слова заглядывая ей в зубы. Вместо выкупа за невесту он платит взятки администрации сиротского приюта, которая готова предоставить парню несовершеннолетнюю сироту: не для баловства какого — для честного продолжения рода в лоне законной семьи.
На дворе — 1921 год. Арам — молодой американский иммигрант, беженец, чудом выживший в массовой резне 1915 года, которую устроили мусульмане христианам-армянам, проживающим на территории Турции. Седа тоже армянка и тоже уроженка Турции. Девяти лет от роду она получила ту же незалечимую травму. Так же, как Арам, случайно осталась жива, когда на ее глазах мученически погибла вся ее семья.
Седа ошарашена крутой переменой в своей судьбе и готова целовать ноги внезапному благодетелю, вызволившему ее из приюта, где ей, видимо, жилось несладко. Заявление спасителя о том, что теперь она — «жена», плохо укладывается в сознании девчонки-подростка. Этой новостью о своем женском предназначении Седа не проникнется даже тогда, когда уразумеет, во всех, так сказать, технологических деталях, что сие значит...
Почему она не сбежала от посягательств Арама в день их знакомства? А куда ей было бежать, пятнадцатилетней, оказавшейся в чужой стране, не знающей ни слова, кроме как по-армянски? К тому же, детским звериным чутьем, Седа почувствовала в Араме великую человеческую надежность.
В среде, к которой по рождению принадлежит Арам, «любовь» испокон веков означала блажной эксцесс. Основа основ бытия крестьянина — здоровая жена, здоровое потомство и благосостояние, дающее уверенность в выживании потомков. Даже то обстоятельство, что отец Арама был сельским грамотеем и фотографом, основ не колеблет. Арам в США тоже становится фотографом. Но зов поколений, от земли вопиющих о продолжении рода и сохранении племени, у Арама в крови. Продолжить род армянин Арам Товмасян тем паче полагает священным долгом после того, как турки вырезали его родных. К делу продолжения рода он относится с истовым усердием пахаря, повелевающего супруге: «Идем работать!».
А юная Седа по-детски пытается отвертеться от постылой «работы», предлагая Араму отведать испеченный ею торт. Ее отлынивания тщетны. Как тщетна и упорная «работа» Арама: его жена оказывается бесплодной...
Это — катастрофа. Арам (не зря, видимо, дал ему автор пьесы это имечко) не может вместить в своем сознании убийственную истину, что род его на нем прервется.
Наблюдая историю Арама и Седы, мы постигаем также, кроме всего прочего, насколько человек не свободен в своем жизненном выборе, насколько зависим от традиций, от усвоенных моральных норм и стереотипов поведения, от ценностей среды обитания. Арам женился на Седе: слово, данное перед Богом, нерасторжимо, — не разженишься.
Основательный до твердолобости, порядочный, надежный, простодушно религиозный Арам всем естеством своим — в древнем ненарушимом завете: он обретается в патриархальном средневековье, которое не знает человеческой индивидуальности, в котором человеческая особь имеет ценность лишь в качестве связующего звена в цепи поколений.
«Я — это я!» — природное самоощущение Седы: сознание своей человеческой неповторимости присуще ей в силу ее рождения и воспитания. Седа — из интеллигентной среды, высшая ценность бытия которой — человек как таковой. Пути этих двоих, Арама и Седы, никогда не пересеклись бы, не сведи их в странный ситуационный союз пережитая ими катастрофа.
Антагонизм между «народом» и «интеллигенцией» вряд ли разрешим во временах. В пьесе достаточно иллюстрирующих этот постулат деталей — тонко подмеченных, исполненных иронии...
На столе Арама стоит странная групповая фотография его погибшей семьи: лица своих родителей Арам вырезал, подклеив на их место фотографии себя и Седы; лица братьев и сестер зияют — на месте их должны были появиться изображения детей Арама.
Искусствовед Стас Айдинян, обсуждая со мной спектакль, заметил, что армянин, переживший геноцид, скорее дал бы отсечь себе пальцы, чем поступил бы таким образом с фотографией погибших родных: сразу видно, что автор пьесы — не армянин. Да, это так, но пьеса «Лунное чудовище» держится на глубинных аллюзиях, и чудачество Арама с фотографией родных — метафора. Ведь для Арама — не существует Лица: лица сменяются в поколениях, как листья во временах года, лишь бы жило Древо...
Фотография, превращенная Арамом в подобие пафосного иконостаса, посвященного, по сути, всепожирающему Молоху времени, станет последней каплей, переполнившей поистине бездонную чашу терпения Седы. В пику Араму Седа распнет на кресте свою куклу, хранимую как память о матери. И крайне шокированный таким кощунством Арам впервые услышит от жены, что у человека есть — Лицо, а она, Седа, женщина, — Человек...
Бунт Седы, шок Арама и последовавшее за этим первое его человеческое душевное движение в сторону жены — кульминация спектакля. Впервые Арам расскажет Седе как равной, как товарищу по несчастью, о пережитой им в детстве трагедии. Этот «обмен впечатлениями» двух жертв геноцида потрясающ своей страшной, безыскусной, фактажной простотой изложения, живой и жуткой картиной того, до каких черных преисподних глубин способен пасть род «гомо сапиенс».
...Относительно актерских работ, представленных в спектакле одесского фестиваля, у меня возникли кое-какие замечания. Заслуженный артист Армении Арман Казарян играет Арама убедительно, вполне «в характере». А вот Седе в исполнении Анны Баландиной, по-моему, недостает внутри того раскаленного уголька, который сидел в Яне Колесниченко и от которого в диалогах высекались искры. Актриса Ереванского театра изысканна, прямо-таки по-японски хрупка и изящна, но я не почувствовала в ней скрытой энергии сопротивления, этого «двигателя внутреннего сгорания» Седы...
Нет, двое так и не узнали во всю свою жизнь, что такое любовь. Любовь, она ведь сродни шаровой молнии: откуда берется, куда девается? Они так и не стали родителями. Да и социальную пропасть между ними не забросать в одночасье взаимными исповедями.
Но жизнь, однако, продолжается, — и несчастный Арам, ощущающий себя пустой оболочкой, по-мужицки старательно и по видимости успешно втискивается в вавилонское столпотворение индивидуалистической Америки. И Седа, как сумела, подсластила свою горькую ночную «работу», выпекая днем завлекательные торты на продажу. Два сосуществующих в супружеском долге одиночества нашли компромисс: всегда есть некто, кому хуже, чем тебе...
На этот раз хуже, чем Араму и Седе, малолетнему беспризорнику Винсенту (Саша Григорян), чей отец умер, мать в тюрьме, а сам он подвергся сексуальному домогательству со стороны приютского священника. К Винсенту, этому вечно отвязному «Гаврошу» или, если вам будет угодно, «Гекльберри Финну», привязывается «смешная армянка» Седа со всем нерастраченным пылом своего сердца и всем наследственным, от мамы-учительницы, педагогическим даром. Этот приваженный к внешне благополучному дому Товмасянов маленький изгой становится, наконец, полноправным, усыновленным, членом их семьи. А они, Товмасяны, сподобятся высшей благодати — отдавать. Отдавать не «своему», не «роду», не «племени», — просто Человеку.
Собственно, от этого мальчика, ставшего уже пожилым Господином (засл. арт. Армении Сергей Магалян), и слышим мы, на протяжении спектакля, рассказ об истории союза Арама и Седы. Многострадальную историю их народа он, не армянин, принимает к сердцу как свою историю. В его памяти запечатлены лица Арама и Седы, и эту память он передал свои детям, а те — своим. «Лунное чудовище» — притча о людях, которые сумели не сломаться при таком раскладе, при котором что мужская, что женская особи легко докатываются до потери человеческого облика. Арам и Седа совершили восхождение от «мужского» и «женского» до «человеческого». Это, по правде, не сделало их счастливыми. Но почему, вообще, мы вообразили, что Человек приходит в мир «для счастья»? И что такое — «счастье»?..
Тина Арсеньева