|
|
   |
Гастроли выдающихся дирижёров в нашем городе — не новость. Но вот чтобы в полном составе приехал целый оркестр, состоящий из поистине виртуозных музыкантов? Впрочем, сравнительно недавно к нам пожаловали симфонический оркестр России имени Евгения Светланова и Московский государственный академический симфонический оркестр. И вот теперь — встреча с Национальным филармоническим оркестром России под руководством народного артиста СССР Владимира Спивакова.
Владимир Спиваков неоднократно приезжал к нам со своими «Виртуозами Москвы». Очень похоже, что и этот его оркестр состоит из множества виртуозов, которых хватило бы на добрый десяток коллективов. Это стало ясно после первого же прозвучавшего в концертной программе произведения — Полонеза из оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин». Несколько тяжеловесный, торжественный, пышный полонез был наряден и изящен. Изящество и во всей небольшой фигурке маэстро Спивакова, в его жестах дирижёра. Изящество и артистизм, невероятно тонкая проработка деталей и удивительное чувство музыкального стиля — то, что отличает его как музыканта во всех его многочисленных ипостасях.
Всё это оказалось как нельзя более уместным в исполнении концерта Ф. Шопена для фортепиано с оркестром № 1 ми минор. Как-никак — двухсотлетний юбилей! Сейчас Шопена играют почти беспрерывно — и неслыханность красот этой музыки порой превращается в банальность, в нечто гламурное. Поэтому я ждал от пианиста, солиста московской филармонии, лауреата международных конкурсов Филиппа Копачевского сколько-нибудь свежего прочтения. Играл он хорошо, но прохладно, как бы роняя льдинки звуков. Конечно, нельзя было не полюбоваться необычайно чистыми, хрустальными, звонкими нотками. А концерт был трагический. Трагедия была в оркестре. Оркестр играл необычайно мягко, в его звучании были меланхолическая красота мелодии, всплески отчаянной печали и волшебная лирика. Сплетается необычайно тонкая музыкальная ткань. Это кружева. Но кружева — над бездной! Слышна драматургия этого концерта, которая обычно скрыта, когда мы упиваемся мелодиями. Какой масштаб конфликта! И вот в конце первой части оркестр говорит «да»! Душевное смятение исчезает, сменяясь во второй части тихим восторгом души, перебирающей свои несметные богатства. И оркестр здесь аккомпанирует пианисту совершенно изумительно. Но для пианиста, по-видимому, главная — третья часть, возможность продемонстрировать во всей полноте свои виртуозные качества, и в самом деле незаурядные.
Но «гвоздём программы» для меня были «Симфонические танцы» С. В. Рахманинова — позднее его произведение, редко исполняющееся в силу сложности, да и изрядно отличающееся от того «популярного» Рахманинова, к которому мы привыкли. Никакого «демократизма», заигрывания с публикой (да и где она, та привычная русская публика?) Эмиграция, 1940-й год, уже идёт вторая мировая, да и смерть не за горами... Громадную душевную тревогу композитора Владимиру Спивакову удалось донести до нас.
Исполнение «Симфонических танцев» было откровением. Спивакову удалось так образцово выстроить оркестровую ткань, что мы слышим всё многоголосие бытия, возникающее в первой части. Как вынести это нарастающее напряжение? И вот почти монотонная мелодия, нечто похожее на звук волынки, — а затем её подхватывают и поднимают к небесам струнные, и кажется, что это спасительное воспоминание о России. А затем удары в барабан. Катастрофа приближается. А во второй части вальсообразное кружение мелодии вдруг отослало к прежде прозвучавшему Шопену. Нет, никакого внешнего сходства, но те же «кружева» музыкальной ткани, огромная, невероятная тонкость романтической души. У этой души нет законного места в мире, ей остаётся опираться крылами о воздух. Хватит ли сил? Чувство душевной тревоги нас не отпускает. Спиваков создаёт магнитное поле музыки — когда нечто чрезвычайно серьёзное и трагическое свершается здесь и сейчас.
В третьей части — какая-то свистящая мелодия, и хотя всё кажется игривым, но подступает ощущение ужаса. Тутти оркестра. Отчаянный возглас струнных. А затем нечто, что может быть рождено лишь запредельным страданием. Какое-то странное гудение, сейчас всё погрузится в тишину, ...но нет, это ещё не конец. И возникает такая лирика, которая кажется состоянием высокого просветления. А потом снова — варварская музыка, трубы, барабаны, и небеса рушатся в финале на землю. Что это было? Описание апокалипсиса? Вскоре после написания «Симфонических танцев», но ещё до нападения фашистов на Советский Союз, Рахманинов писал в письме С.А. Сатиной: «Мы живём поистине в страшное время ...кажется, что катастрофа распространяется на весь мир и поглотит всех и вся...».
И вот после этого — чтобы мы опомнились, расслабились — вальс из «Спящей красавицы» П. И. Чайковского. Милый мир балетных пачек, мир условной красоты. И весь оркестр — как лёгкая кисть, касающаяся холста, нанося свои почти невесомые мазки. А ещё будет вальс Арама Хачатуряна и его же лезгинка. Всё это — виртуозно, блестяще, на «ура» исполненное. Публика кричала «браво!» и аплодировала стоя. Но я скажу об «Адажио» Альфреда Шнитке. Бог весть откуда начинается музыка — музыканты сидят с опущенными смычками. Она звучит с небес, она звучит из прошлого? Она не просто прекрасна, она прекрасна невыносимо. И вот к этой красоте присоединяются сегодняшние музыканты — смычки подняты, мелодия взлетает ввысь. О, неужели это ещё возможно? И мы можем воскликнуть вслед за поэтом: «порой опять гармонией упьюсь»? Но нет — словно бы налетает ветер, который валит на землю стройные ряды скрипок и виолончелей. И внезапная, оглушительная тишина. Нам не дано продолжить этот исчезнувший звук? Продлить эту золотую нить? Но всё же — что же делает Спиваков — несмотря ни на что, длит её? И мы преисполняемся благодарностью.
Илья Рейдерман