|
|
   |
На порог юбилейных дат творческому человеку следует становиться двумя ногами, разведя ступни на ширину плеч. Тогда не «сбойнет» вестибулярный аппарат, не шатнет из стороны в сторону при попытке оглянуться, чтобы увидеть персонализированный бигборд со слоганом «Жизнь удалась». При обязательной двуцветности: черный фон (икра), а поверх густо, красной, лососевой — эти самые два слова... С большой долей вероятности можно предположить, что Игорь Потоцкий без удивления взирал (независимо от поворота головы резко влево или вправо) на такой перфоманс: кривой ряд светофоров (тоже двуцветных) — с красным окошком или мигающим желтым.
В 1990 году Игорь издал, наконец, первую книгу «Звезда Давида». Ничего себе заявочка при коммунистическом режиме, чья имперская шинель была уже заметно трачена перестройкой. Тогда шестиконечная звезда считалась идеологической диверсией, отождествляясь не только с иудаизмом, но и с международным сионизмом. «Параллельными» жупелами были узаконены трезубец и «жовтоблакитний прапор» — метка украинского буржуазного национализма. Ату ее, разномастную пятую колонну! И за подобные вольности режим карал лагерными сроками. Потоцкому подставил плечо профессор, крупный специалист по русскому символизму Степан Ильев, написав положительную рецензию на «Звезду Давида». «Правоверные» литературо- и обществоведы открыто возмущались на собраниях и заседаниях кафедр в университете им. Мечникова политической близорукостью Степана Петровича.
А ведь поэт пытался сказать свое слово о трагедии Холокоста, о массовом уничтожении евреев фашистами и их пособниками. Высказал и родовую боль: в местечке Старая Ушица (недалеко от Каменца-Подольского) оккупанты в 1942 году расстреляли все еврейское население, в том числе бабушку и дедушку Игоря, их троих детей. Об этом сыну-подростку рассказал отец во время воскресной вылазки в тайгу (военврач с семьей после войны был направлен на службу на Дальний Восток).
Ни автор книги, ни его университетский наставник, ни их непримиримые оппоненты (из среды которых рекрутировались, скажем, в Одессе и Львове, соответственно, разоблачители «измов») не предполагали, что в нашем оперном театре в ноябре 1991 года на межнациональном конгрессе с лож бельэтажа будут два дня свисать и украинский национальный двуколор, и белые полотнища с синей звездой Давида. Впрочем, фобий на национальном грунте украинское общество не избавилось доныне.
Давненько зная Потоцкого, его творчество, поведенческую харизму, смею утверждать, что он мировоззренческие взгляды и установки наращивал не только под влиянием честнейшего отца-врача, фронтовика, презирающего приспособленчество, трусливое позерство. А еще сумел привить сыну любовь к поэзии, колдовской взаимопритягательности слов и смыслов. Он прибегал не только к примерам классики, но и к строфам однокурсника в Киевском мединституте Ивана Елагина, как выяснилось после падения железного занавеса, ставшего в послевоенные десятилетия известным поэтом русского зарубежья. Для Игоря важным было находиться в тигле общения и закаливания самодостаточной нонконформисткой части художников, музыкантов, пишущей фаланги Одессы. Какие скрепы с социумом признает Потоцкий свидетельствуют, например, плодотворное участие в издании культурологического альманаха «Мория», успешная реализация книжного проекта «Сказки народов Одессы», многолетняя студийная работа с молодыми дарованиями.
Потоцкий пришел на литературные подмостки как поэт. И немало преуспел на этом весьма многолюдном поприще. Отсылаю непосвященных к сборникам Игоря, в том числе — и детских стихов. Профессионалы же патентованную продукцию преподносят в виде цитат:
...Плыла так, состоя из пыла
Обыкновенных волн морских,
Застиранная едким мылом
Тельняшка улиц городских...
...Мы жили бедно. И ветра звучали,
Стучали к нам по темному окну,
Но что все пораженья и печали,
Когда отец мой выиграл войну...
Как только я глаза закрою
На полчаса:
Трава беседует со мною,
На ней роса.
Трава читает мне Верлена
Или Рембо,
И обещает вдохновенно
Творить добро.
Трава шумит речной волною,
Поет, звенит.
Вновь кажется, что нет со мною
Былых обид.
Многое зависит от того, из какого житейского «сора растут стихи». Владимир Набоков повторял мысль, «что, на мой взгляд, фабула так же необходима стихотворению, как и роману». Для короткометражки нескольких строф бывает достаточно сюжетной спаянности двух-трех метафор, острой, как заноза, боли, не затерявшейся в ворохе эпикриза прошлого, ударившего, словно током, обрывка фразы, модуляции родного голоса, краски пейзажа, спасительного проблеска влекущего чувства. У Потоцкого случаются проходные места, вдруг появляется некая изоляционная словесная материя, в то время как «свет стиха» передается по обнаженной линии передачи, а требовательный читатель предпочитает прикасаться к зачищенным контактам. Но кто из нас не поддавался минутной слабости инерционного рифмования?!
Я люблю многое из прозы Потоцкого, особенно фабулы о любви, развертывании бутона чувств и симпатий, будь то не утилизированные щелочью бытования юношеские истории, или далеко не исключительная стихийность влечения к особи из другой страны, с иной культурно-психологической конституцией. Автор в таких произведениях (первым в ряду поставлю повесть «Улица Розье») бесстрашно откровенен без пошлости, без бесцеремонного заталкивания читателя в мутные воды современного сексуального мейнстрима: скорее, он создает словесные вариации на графические темы Жана Эффеля «Сотворение человека».
Самое время сказать о крепкой дружбе, востребованной результативности «межвидового опыления» идеями и воплощенными замыслами с одесскими мастерами кисти и пера — Геннадием Гармидером, Григорием Палатниковым, Николаем Прокопенко, русским парижанином Николаем Дронниковым, с титулованными преподавателями Академии музыки им. Неждановой Еленой и Иваном Ергиевыми. Круг его друзей, единомышленников, братьев по разуму на пороге XXI столетия включает россиян, украинцев, поляков, немцев, бельгийцев, американцев, мексиканцев, японцев и, конечно же, евреев. 60-летний Потоцкий — человек мира, его несущая консоль мулькультурности.
А отвагу, силы вдохновения, жизненную остойчивость дарят литератору с 40-летним стажем его муза, жена, талантливейший композитор Людмила Самодаева, их дочь и внучка. Да хранит их для нас и для будущего небо!
Анатолий Глущак