|
|
   |
В сознание людей моего поколения Зиновий Гердт вошёл, прежде всего, своим блистательным голосом — как дублёр на русский язык артистов, игравших персонажей зарубежных фильмов. Здесь необходимо уточнение. В слове «дублёр» есть что-то вторичное, уступающее оригиналу. Но как бы ни был значителен оригинал (для примера можно назвать Тото, де Фюнеса), Гердт не только не уступал ему, а углублял неповторимым своеобразием, редким чувством юмора. Его красивый, легко узнаваемый голос покорял тем, что отражал острый ум Зиновия Ефимовича, заставляя возвращаться к изначальному смыслу понятия «остроумие». Вспомним хотя бы его «исторический комментарий» в фильме «Фанфан-тюльпан»...
Мое знакомство с искусством Гердта продолжилось тоже, если так можно сказать, закадрово — в спектакле кукольного театра Сергея Образцова (раненный в 1943 году Гердт перенёс 11 операций, ногу спасли, но десятилетиями артист работал, озвучивая кукол: оперированная нога стала на восемь сантиметров короче, что закрывало Зиновию Ефимовичу путь на обычную драматическую сцену).
Его конферансье Аркадий Апломбов вызывал восхищение. Знаменитый «Необыкновенный (позднее переименованный в «Обыкновенный») концерт» выдержал тысячи представлений, если не ошибаюсь, побив рекорд «Синей птицы» МХАТ. И более тысячи раз роль Апломбова озвучивал Зиновий Ефимович, гениально играя бездарность. Впрочем, он играл в этом спектакле параллельно ещё две роли — тоже бездарных, наглых поэта и певца. Играл равно убедительно, как и должно быть у истинного таланта. Этот спектакль многократно вывозили за рубеж, и во всех странах Гердт играл на языке «принимающей стороны».
Он восхитил меня (конечно, не только меня) ролью чёрта Люциуса в «Чёртовой мельнице» Яна Дрды в том же театре. И снова Чёртом, но уже в «Ночи перед рождеством», где у Гердта одновременно были роли Чуба, Остапа и даже князя Потёмкина — поразительное мастерство перевоплощения! Бывать на его спектаклях удавалось нечасто — во время редких наездов в Москву и ещё более редких гастролей театра Сергея Образцова в Одессе.
С 1958 года начались встречи с искусством Гердта в кино, правда, наиболее интересные — с 1968-го: Паниковский, фокусник Кукушкин, Администратор в «Военно-полевом романе», Тардиво в «Соломенной шляпке» и т.д.
С начала шестидесятых годов мы знали Гердта и как ведущего «Кинопанорамы». Позднее его сменит Алексей Каплер, а из почти десятка других телеведущих этой программы можно в один ряд с Гердтом и Каплером поставить разве что обаятельного Эльдара Рязанова.
Уважение и почтение к Гердту у меня неизменно росло. Поэтому с большими ожиданиями шёл на его творческий вечер во Дворце культуры Одесского политехнического. Гердт блистал искромётным юмором. Он был воодушевлён и — без преувеличения — великолепен. Как говорят, «зал лежал» во время рассказа о шведской коммунистке, кажется, Сабине, которая отстаивала честь советских коллег. Из обилия вопросов, на которые Гердт мгновенно и метко отвечал, приведу один: «Что Вы испытывали, когда Людмила Гурченко — Юлия Джули сидела у Вас на коленях?». Гердт: «Описать не могу. Желаю вам это испытать».
Вот почему я устремился в Дом актёра, где объявили его следующий вечер. Попал на него с большим трудом: у Гердта было много почитателей. И здесь он был прекрасен, несмотря на то, что многое... буквально повторял. Даже шутку о Гурченко, им придуманную или однажды услышанную. Но делал это так свежо, непосредственно, что ни о каком нарекании не могло быть и речи.
В зале он заметил Лидию Фёдоровну Ерушову-Шнайдер, педагога и жену известного одесского журналиста и драматурга Александра Петровича Шнайдера. Поклонился ей и подарил все преподнесённые ему цветы, книжку о себе с автографом. Позднее мне довелось познакомиться с этой обаятельной, но резкой женщиной, у которой было много почитателей, в частности, она была последней любовью Владимира Сосюры. Счастлив, что заметил её писательский дар, заставил писать после 46 лет молчания, счастлив, что мне удалось опубликовать, пусть уже после кончины Лидии Федоровны, сборник её очерков «Мозаика», где талантливо запечатлена жизнь её семьи и нашей страны с довоенных лет до перестроечных.
Но вернёмся в одесский Дом актёра на вечер Гердта. Сохранились фотографии Зиновия Ефимовича на сцене и в зале. На одной из них, кроме него и Лидии Фёдоровны, много знакомых лиц. Мне почему-то приятно, что в объектив попали и мы с женой. Эту фотографию позднее мне подарила Лидия Федоровна.
После завершения встречи, когда многие разошлись, набрался смелости подойти к Зиновию Ефимовичу. Мой первый вопрос мог быть ему неприятным: «Не жалко ли было вам отдавать свой голос Юри Ярвету в кинофильме «Король Лир»?» (Гердт мог не только озвучить, но сыграть Лира не хуже прибалта, не сумевшего удовлетворительно озвучить роль). Зиновий Ефимович не обиделся. Он приветливо общался, а в конце подарил мне свою фотографию с неожиданным словом «дружески». Я, конечно, поблагодарил его, но не удержался искренне сказать, что этого слова недостоин: мы мало знакомы. На это Гердт возразил: «Мне достаточно нескольких минут, чтобы понять человека». Он щедро подарил мне этот комплимент. Фотографию его храню, как фотографии Фаины Раневской, Татьяны Шмыги, Зары Долухановой, Галины Олейниченко и других дорогих сердцу деятелей искусства, даривших меня своим благосклонным вниманием.
Еще одна встреча. Думал, нужно ли писать о ней. Рискну. С творческим вечером приехала к нам Валентина Талызина. Когда она вышла на сцену Дворца культуры, её ожидал шок: в тысячном зале было всего восемь человек. Я встал и сказал: «Валентина Илларионовна! Нас мало, но мы любим Вас». Чуткое сердце актрисы не устояло. Она начала отвечать на вопросы. Рассказывала о совместной работе в театре Моссовета с Фаиной Раневской. Призналась, что в фильме «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» ей обидно было отдавать свой голос (как и Алле Пугачёвой!) Барбаре Брыльской. Рассказывала о режиссёрах, коллегах, фильмах. О Зиновии Ефимовиче — по нашей просьбе.
Оживлённая беседа длилась полтора часа. Администратор артистки нервничала, несколько раз пыталась прервать нас: путёвка уже подписана, на другой «точке» их ждут... Талызина отбивалась от неё. В конце подошёл к Валентине Илларионовне со словами благодарности, а она благодарила... меня. И доверительно попросила помочь ей — провести по бунинским местам города (она готовила программу о женщинах писателя, а в Одессе жила в своё время Цакни), пойти вместе на знаменитый «Привоз», проводить её в аэропорт. Всё это я с удовольствием сделал, не ожидая, чем оно может обернуться.
Мы сидели в зале аэропорта, ожидая начала посадки. Тут же была группа артистов, у которых закончились съёмки на нашей киностудии. Они уже отметили это возлияниями. Заметив нас, начали глупо вышучивать Талызину. Такое амикошонство ей, наверное, испытывать было не впервой, я же чувствовал себя крайне неловко, не зная, как остановить поток неумных шуток, намёков. И вдруг судьба смилостивилась: появился Гердт (оказывается, он тоже был на съёмках). Я подошёл к Зиновию Ефимовичу, объяснил ситуацию. Он понял и помог: через две-три минуты нас оставили в покое. Благодаря его, я напомнил об одесском творческом вечере, о слове «дружески». Прошло несколько лет после той встречи, едва ли он узнал меня, но участливо улыбнулся. Спасибо, Зиновий Ефимович, за дружескую поддержку.
Потом были телевизионные встречи с ним. Его прощальный бенефис 1996 года, когда уже все понимали, что ему очень худо. Мужество Зиновия Ефимовича было поразительным. Как и чувство языка, этика. Ему в связи с 80-летием дали орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Рассказывали, что он спросил: «Что третьей степени — орден, заслуги или отечество?» (Фигурирует и несколько иной вариант высказывания). Его можно было обидеть, но нельзя унизить. Справедливости ради упомяну, что ему, к счастью, успели присвоить высшее артистическое звание.
Однажды Валентин Гафт в своей эпиграмме — по сути, заслуженном адресатом панегирике — назвал Гердта Коленнонепреклоненным. Это «грамота на бессмертие», которую можно заслужить только честно прожитой жизнью.
Он похоронен на московском Кунцевском кладбище (на Новодевичьем ему, как, например, Рейзену, Лисициану, Долухановой и другим достойнейшим, места не нашлось). На могиле Зиновия Ефимовича почти необработанный камень, на нём только ИМЯ и две даты: 1916—1996.
И здесь он как бы за экраном. Невольно вспоминаются слова Гердта: «За экраном можно сказать больше, чем на экране».
Ещё вспомнилась одна из его бесед, вот фрагмент её.
«Я так до конца и не понял, что такое национальность. Если человек слишком углубляется в национальный вопрос, недолог путь к национализму. Помню, не раз мне говорил Дезик (так называли близкие люди поэта Давида Самойлова — В. М.): «Национализм возникает у людей, потерявших не только уверенность в себе, но и уважение к себе». Национализм не только не синоним слову патриотизм, но скорее антоним... Я по-настоящему люблю Россию. Это прекрасная и, как сказал поэт, «высокая болезнь»... И даже в Израиле, этой удивительной стране, я скучал по России. Это — необъяснимо».
Мудрый Зиновий Ефимович «делил» людей не по национальному признаку, а по порядочности. Гердт — псевдоним, который стал не только фамилией, но и именем. Зиновий Ефимович подарил эту фамилию удочерённой им дочери своей супруги Татьяны Правдиной. Мне кажется, что более справедливым было бы супруге подарить ему свою фамилию: как точно заметил Эдуард Успенский, Зиновий Ефимович «являл собой образец того, что можно жить честно».
Три небольших прикосновения к Гердту были в моей жизни. Зачем было писать о них? Ответ на этот естественный вопрос случайно нашёл у Успенского же, когда уже закончил воспоминания: «Гердт был человеком, который врезается в память навсегда, даже если вы встречались мельком».
И остаётся в ней тревожащим душу, совесть. Может быть, его облик кому-то поможет стать немного лучше.
Валентин Максименко