|
|
   |
Программа третьего из серии юбилейных концертов, посвящённых 80-летию Одесской филармонии, объединила музыкантов, которые очень редко выступают вместе. Два блистательных имени, две звезды джазового пианизма — Юрий Кузнецов и Сергей Терентьев.
Ведущий концерта Роман Бродавко говорил, что неверно противопоставлять их друг другу, что их корни восходят к одной и той же исполнительской школе, ибо преподаватели, которые их учили в Одесской консерватории, являются учениками Генриха Нейгауза. И однако же, как писал поэт, «лёд и пламень не столь не схожи меж собой».
Коренастый, неловко грациозный, излучающий энергию Юрий Кузнецов. Кажется, что пока он стоит в предвкушении следующей импровизации, от него искры летят. И тоненький Сергей Терентьев — кажется, дунет ветер и унесёт...
Юрий Кузнецов остро чувствует драматизм существования, в нём активность борьбы, жажда победы во что бы то ни стало. Сергей Терентьев — лирик, порой слишком созерцательный, пассивно страдающий, но побеждающий. Побеждающий трагическую обречённость духа в современном мире каким-то чудесным, парадоксальным способом. Дух вдруг уходит в недосягаемые для времени высоты, в те высоты, которые принято именовать вечностью.
Юрий Кузнецов удивил первой же исполненной импровизацией. Он как будто пробует звук. Вот несколько звуков, а мелодии нет. И вдруг в какой-то момент понимаешь, что это мысли вслух — мысли о нашей современности, утратившей и традиционный мелодизм, и традиционную гармонию. Это наш мир — тревожный и драматичный. Пианист не собирается ублажать наш слух.
Импровизация — это как бы кристалл, выпадающий из перенасыщенного раствора всей музыки, которая хранится не только в сознании, но и в подсознании. Импровизация обретает форму, сталкиваясь с состоянием пианиста, зала. Пианист как бы отвечает нам на какой-то незаданный вопрос. Возможно, это вопрос: кто ты — живущий в этом времени? И Кузнецов на него отвечает. Он современник. Он дышит воздухом современности. Он не позволяет нам уютно развалиться в кресле, он тревожит, порывается. Впрочем, вот и обычный джаз, хотя и достаточно эмоциональный.
И вдруг нас накрывает какая-то волна мятежной красоты, рвущейся на волю. Звуки набегают друг на друга непрерывно, рояль гудит, поёт, чуть не взлетает. И понимаешь: Кузнецов — романтик! Но такой, что не может позволить себе открыться и тем самым стать беззащитным. Напор, порыв, как будто эти стены можно проломить и вырваться на вольный простор.
Сокрушающая мощь в звучании рояля (иногда мне даже казалось, что в этот раз пианист её чуточку сдерживал). Слушая его, я вспоминаю строку Пастернака: «Рояль дрожащий пену с губ оближет...» Рояль — взмыленная лошадь! Человеческое в человеке, живое, тёплое, сдавлено техноцивилизацией, и вот оно пытается прорваться. Эта предельность эмоций сродни тому, что потом появилось в рок-музыке. Однако, как выяснилось, путь вёл в тупик, эмоциональное напряжение не перерастало в душевное, а тем паче в духовное.
Сергей Терентьев выходит на сцену во втором отделении концерта. И начинает с Рахманинова! И играет очень камерно, что так контрастирует с только что услышанным. Кузнецов брутально бросал на холст жирные мазки краски, а Терентьев берёт в руки очень тонкую кисть. Вот светлое пятнышко, вот ещё одно. И постепенно это состояние души передаётся нам — нами овладевает стихия «тихого света». Почти молитвенная. Кузнецов в стихии «публичности» — как рыба в воде, а Терентьева она, похоже, в последнее время всё более тяготит. Ему важна интимность общения — не со многими, а как бы с каждым отдельно. Интимность и предельная искренность, и тихий голос, заставляющий вслушаться, отсутствие крика — всё это для нас уже почти непривычно.
Скрябин, этюд № 1. Это что-то, почти лишённое материи, чистый дух. И тут я вдруг думаю о бабочке. О той бабочке, что у Тютчева — «мотылька полёт незримый слышен в воздухе ночном...» И лишь после этого переживания высоты и полёта — уже явное торжество духа в знаменитом этюде № 13 Скрябина. После этого — «Игра воды» Равеля и джазовые импровизации. Кажется, световая дорожка бежит сквозь тьму, и ритмы так легки, так игривы, так заразительны.
Играя, он явно наслаждается каждым звуком, а потому наслаждаемся музыкой и мы. Это — вдохновение. Вдох! А выдох — дар нам, музыка. Но где же он нашёл воздух, чтобы вдохнуть? Ведь воздухом современности, которым дышит Кузнецов, Терентьев дышать не в силах. Должно быть, прикоснулся к каким-то глубинным источникам музыки, классики, духа человеческого и вдруг обрёл силы и играет так, что каждый звук приобщает нас к чувству полноты бытия. Мы ведь разучились жить, быть здесь и сейчас, а он нас снова учит этому.
...Самолёт летает, конечно, быстрее бабочки. И выше. И уж какая мощь в его турбинах! Одно из чудес цивилизации. А бабочка? Скромное, почти незаметное чудо природы. Романтики и в литературе, и в музыке были на стороне природы. Увы, они и тогда были смешны, а сегодня кажутся и вовсе неактуальными. Но то, что неактуально сейчас, может оказаться истиной, без понимания которой нам не выжить. Вот на бетонную дорожку, по которой разгоняется самолёт, присела бабочка. Рискованное соседство! Но ничего не поделаешь. Нужно, чтобы летали и самолёты, и бабочки.
Илья Рейдерман