|
|
   |
Персональная выставка члена НСХУ Виктории Целоусовой «Прогулка к морю» открылась на прошлой неделе в Музее западного и восточного искусства.
Одесситка Вика Целоусова — филолог и работала журналисткой, избрав своей темой, по преимуществу, изобразительное искусство. Что и не удивительно: ее муж Вадим Целоусов — известный профессиональный художник, питомец одесской «Грековки» (я знаю, что Вадим этого «ника» своей альма матер не любит, полагая его фамильярным, но и в толк взять не могу, почему издавна и повсеместно можно — «Щука», «Муха», «Гнесинка», «Щепка», «Репинка», но нельзя — «Грековка»). Вадим Целоусов — художник реалистического толка, отличный портретист, организатор международных пленэрных симпозиумов, совместно с друзьями из Италии и Германии, — и Вика просто не могла не втянуться!
Я даже помню, как это начиналось: гуаши, выполняемые Викторией, поначалу служили для нее средством эмоциональной разрядки, способом разобраться в себе и упорядочить свой внутренний мир. Непосредственная и то, что называется, эмоционально-лабильная, она этого и не скрывала. И сложилась в художника-абстракциониста (определение, конечно, условно) экспрессионистического направления. То есть такого живописца, в работе которого первичный посыл чувства определяет и цели, и результат. У Вики, вдобавок, присутствуют в работах и черты детского наива.
К настоящему времени в ее активе участие во многих выставках и творческих симпозиумах, причем ее работы бывали отмечены дипломами, и многие из ее листов разошлись не только по «квартирным» собраниям, но и по музеям и культурным центрам, в частности, Старого Самбора, итальянской Феррары, Регенсбурга.
Что импонирует в Виктории как в художнике — отсутствие самодовольной успокоенности. Дав своего рода творческий отчет в ОМЗВИ и сама посреди залов оглядывая экспозицию, она говорит: «Все! Искать новое, ломать манеру! Это — завершенный этап». И еще один момент считаю нужным акцентировать. А именно — некое природное чутье удерживает Викторию от впадения в разрушительную эклектику, бьющую живопись буквально под дых: от ошибки в выборе материала. Такие работы, какие создает Вика Целоусова, могут достойно, адекватно существовать только в матовой, бархатистой фактуре гуаши и темперы — водяных красок. Исполненные маслом, они выглядят, да простится мне, безответственной мазней. Вика никогда и не пыталась писать маслом.
Как пример, маленькая частность: никогда в живописи не употребляются ни чистые белила, ни чистая черная краска, потому что в природе нет ни чистого белого, ни абсолютного черного цвета, живопись строится на отражениях цвета — рефлексах. Даже в декоративных композициях условно белое подцвечивают, если это живопись, а не орнамент и не витраж. А вот в графике — можно! У нее иные способы воздействия, нежели у живописи. А графика — это все, что выполнено посредством воды, а не масла. И Вика смело и уместно оперирует чистыми акриловыми белилами, создавая фоны и просто эмоциональные ударные фрагменты. У белил в графике та же функция, что и у витражных перемычек: усилить цвет.
Белый храмовый силуэт, красные струги в синем потоке, лики ангелов небесных, — отголосок византизма, преломленного сто лет тому в творчестве Н. Рериха, — «Русская Венеция» Вики Целоусовой: «Мое представление... тогда». То есть когда создавалась эта композиция. Теперь мечта сбылась: Вика увидела Венецию (а город-то впрямь византийский, особенно Сан Марко) и поняла, что душа ее родилась там.
Большинство композиций на этой выставке — почти нефигуративные. Они, как японские трехстишия, рассчитаны на дополнение нашими ассоциациями. Это не портреты вещей, но попытки портретировать душу вещей. Сшибка изумрудных и оливковых тонов — и перед нами взметнулась волна прибоя: «Море». Такое, каким, наверное, — уже не упомним! — мы видели его в раннем детстве: за волной ребенку недоступен горизонт, но какой необъятный мир заключен в прибрежной волне!
«Ангелы ночи» — странно: в ослепительном белом сиянии... нет, не солнца, а той, убийственной для живых глаз, запредельности, где ангелам обитать положено. На белом фоне — три лазурных столпа с мерцающими пятнами золота. И автор внезапно признается: «Они меня... пугают!».
Замечательное признание! «Что ж ты бросила тетрадь, перестала рисовать?..». Девочка выросла. До сих пор боится бяки-закаляки кусачей. Но и научилась видеть ангелов. А может, и умела, только рассказывать про это недавно научилась. Во всяком случае, когда Вика берется писать портреты, результат выдает в ней пожизненного ребенка. Именно так рисуют малые дети, и сымитировать это невозможно. Это всегда — сверхкрупный план и простодушие в выборе средств (цвета, утрированной мимики «модели»), по настроению попадающее в десятку: «Автопортрет», «Друзья», «Вадим».
Общий тон экспозиции — взволнованный, даже экзальтированный, иногда беспокойный и подчас тревожный, но неизменно искренний. Особая напряженность цвета выдает беспокойство в композициях «Мост в Регенсбурге», «Жертвоприношение», «Человек» (на память приходит живопись Э. Мунка, но отнюдь не по живописным приемам, а по настрою). Иной же раз в гуашевом листе — младенческое изумление, вот как в «Синей ночи»: синее море, белый пароход, — или в работе «На Маразлиевской», почти абстрактной, но с живым колыханием лиственной тени на тротуаре. Иногда это — изумление сбывшейся сказке: «Ветер».
Андрей Валентинов