|
|
   |
Так называется интервью с Инной Богачинской, нашей землячкой, многие годы проживающей в Нью-Йорке, опубликованное в российском общественно-политическом журнале «Мужская работа». «Иннапланетянкой» Инну называл известный поэт Андрей Вознесенский, которого она считает своим учителем. Ее же сегодня называют одной из самых интеллектуальных и неординарных фигур в современной поэзии.
Свой путь в журналистику и литературу Инна Богачинская начинала в «Вечерней Одессе». Потом, уехав с мамой в США, многие годы переписывалась с Борисом Федоровичем Деревянко, дружила с Людмилой Александровной Гипфрих... Каждый раз, приезжая в Одессу, Инна обязательно приходит в редакцию «Вечерки». И обязательно приносит свои новые стихи. Об Одессе, о мире, о том, что волнует, что помнит...
Публикуя сегодня интервью Инны Богачинской московскому журналу (в сокращении), мы знакомим читателей и с новыми ее стихами.
— Инна, ваша поэзия — вихри красок. Откуда такое неуемное буйство чувств, знаний, открытий? Наверное, все дело в ваших корнях?
— Не уверена. Мама моя была врачом, участником Отечественной войны. Она занимала видную должность в медицинских кругах Одессы. Мы с ней — абсолютные антиподы. Хотя я когда-то тоже мечтала стать врачом. Видимо, из-за бьющего ключом желания облегчать человеческие страдания. С этим я родилась. С 13 лет научилась делать уколы. И, когда возникала необходимость, занималась этой практикой (естественно, бесплатно) для соседей по коммунальной квартире. Но по причине моей острейшей впечатлительности дверь в медицину для меня была закрыта. Отец был очень талантливым человеком, филологом. Деятельность его проходила в одесских театрах. Последние годы жизни он работал на киностудии. Но, увы, мои личностные «университеты» не имели отношения к семейным традициям. Я пошла иным путем. Или меня повели? Кто знает... И поэтому неведомо, откуда образовались во мне три ненасыщаемые жажды. Знаний. Любви. Красоты.
— Вы всегда подчеркиваете, что необходимо избавляться от зависимостей. Как вам это удается?
— Я никогда не бываю удовлетворенной тем. что делаю, во всех сферах своей деятельности. Я следую принципу: «Познай самого себя». Он начертан на древнем дельфийском храме и является первоисточником и первозадачей всех мистических школ. Одна из центральных составляющих этого принципа «Создай самого себя». Поверьте, ничто не приносит большего удовлетворения, чем победа над своими слабостями и, в первую очередь, над зависимостями от чего и кого бы то ни было. К сожалению, мне это удаётся далеко не всегда. Но работа над завоеванием этой вершины составляет главную магистраль моего Бытия.
— В «Поэме о скуке» вы признаетесь в том, что все же есть люди, которые не дают вам скучать. Кто входит в этот привилегированный круг?
— В самом деле, круг людей, с которыми мне не скучно, сужен, как азбука Морзе или как стенографические символы. Непосвященный в него не проникнет. Всегда позволяла себе роскошь общаться не с так называемыми нужными людьми, а с носителями необщего выражения лица, с теми, чьи внутренние параметры составляют почетную категорию «абсолютного меньшинства», кто вызывает магический для меня витамин — интерес. Честно говоря, когда мне раньше задавали подобный вопрос, я обычно отвечала, что интереснее всего мне общаться с Андреем Вознесенским. Вот он уж точно был вхож в мой круг на протяжении трех с половиной десятилетий. Сейчас таких людей — единицы. Главное же лицо в моем пространстве — мой муж Григорий Самуэльян.
— Вы приземляетесь то в Нью-Йорке, то в Москве или Одессе. Когда и по каким причинам были выбраны эти маршруты?
— Через эти города, видимо, проходит основная аорта моих личностных притяжений. Хотя я живу в Нью-Йорке уже 33 года, но связи с Москвой и Одессой оказались неподвластными разрушительным обвалам времени. В Москве состоялось мое появление на свет. Но вскоре родители переехали в Одессу, где я прожила все годы до эмиграции. Тем не менее Москва живет во мне источником, вдохнувшим в меня не только биологическую жизнь, но и интеллектуальную, и творческую. В 1997 году я впервые посетила Одессу после 18-летнего отсутствия. И с тех пор стала регулярно приезжать в Москву и в Одессу.
Начинала я свою журналистскую деятельность в газете «Вечерняя Одесса», где меня помнили и после долгого отсутствия. Я уехала из Одессы с журналистским багажом примерно в 300 газетных материалов. Но, увы, стихи мои начали печатать в одесских газетах только после того, как вышла моя поэтическая подборка в 1-м номере журнала «Огонёк» за 1977 год. Кстати, Вознесенский написал следующее письмо тогдашнему секретарю Одесского союза писателей Ивану Рядченко:
«Дорогой Иван Иванович, очень жаль, что не могу Вам сказать это лично и прибегаю к помощи письма. У Вас в Одессе живет и пишет интересная, на мой взгляд, поэтесса Инна Богачинская. Уверен, что и Вам нравятся ее свежие стихи. Очень прошу Вас помочь ей в Вашем одесском царстве. С приветом из снежной Москвы. Андрей Вознесенский, 2 апреля, 1976 год».
По возможности, стараюсь каждый год приезжать с поэтическими выступлениями в эти дорогие мне географические пункты. Если хотите, в качестве иллюстрации прочтите следующие строки.
Встреча с И. Богачинской состоится 19 октября в 16.00 в Доме-музее им. Рериха.
О теории соотносительности моря Черного и океана Атлантического
«...Хоть похоже на Россию,
Только всё же не Россия»
А. Городницкий «Над Канадой небо сине»
Как комета, внеслась в аритмию нью-йоркских пейзажей.
Обернёшься — А память такие кульбиты творит!
Видно, где-то под сердцем какой-то участок не зажил.
Ах, да это же, это же луч Ланжероновской стрит.
Запираюсь в колодезность стен и в абсурдность судилищ.
Ты один услащаешь обыденный вкус бытия.
Только что мы под музыку моря по склонам Отрады бродили.
А сейчас: — Души где? Не видать. Лишь заборы стоят.
Мы проходим по бордвоку в такт океанской тирады.
Атлантический дух принял нас, перелётных, в свой дом.
Так же чайки флиртуют. И парус — почти, как в Отраде.
Только «чуть» и «почти» не считается в городе том.
Раскололось сознанье. «Я есмь» против «я исчезаю».
В тех теченьях ли? В этих?
От праздника — шаг к пустоте.
Я по крови — поэт.
По уму — аномалий своих в минной юбке дизайнер.
Я всегда погранична, верней, — неуместна нигде.
Я — заложница Логоса, — сложных словес и сомнений.
Мне назначено ложе Прокруста в любой одномерной среде.
Я — носитель токсичных сюжетов и солнечных зим и знамений.
Мне дана роль родителя искры, целящей людской беспредел.
Ну, а Брайтон зовёт меня браво на ярмарку яств и тщеславий.
Океан пеленает меня бирюзовым своим кимоно.
Ах, я, кажется, снова, я снова забыла о главном —
Ведь подобное было. Недавно. Да что же я? Необозримо давно.
...А пока — методично себя извлекаю из стресса.
Убеждаю: — Смирись и на возвращенье надейся.
Здесь ведь впрямь похоже на Одессу.
Только всё же, всё же — не Одесса...
Не признаю родства крови,
Когда родством не связана душа
И. Б.
По крови родство наши души никак не сближает.
Мы ранимся чёрствостью ближних, но некому нас пожалеть.
Я в этой Вселенной своя, но среди своих я — чужая.
И каждый из нас в своей собственной бьётся петле.
Для выхода в свет мы меняем модели и маски,
И прячемся в грим, так, чтоб не было видно души.
Нам легче не знать, чем за истиной вверх подниматься.
Нам легче не чувствовать, чем обнаженными жить.
Свой автопортрет выставляем на лубочном рынке,
Так, чтоб не заметили то, что мы взяли взаймы.
Нам страшно всмотреться в себя, чтоб избегнуть ненужных открытий,
И по приближении не обнаружить, что мы — это вовсе не мы.
Но вот мы приходим к себе. снимаем костюм и маску.
И два несмыкания глаз безмолвно спадают в мешки,
Чтоб завтра, опять на ходу, не видя лица, уронить: — How are you?
И не дожидаясь ответа, умчаться, сливаясь с потоком мирским.
Но всё это только мираж. Притянет и тут же отчалит.
А мы продолжаем игру у созданных нами картин.
Пусть — горстка родни, и друзей, и весомость колец обручальных, —
На этой космической станции каждый из нас — ошалело один.
Рвётся обычно, где тошно и тонко.
Прячется монстр в нашем теле, как вор.
В каждого метит коварное онко.
Это учебник наш — не приговор.
Вы, заключённые в карцер кроватей,
Дуло диагноза верой прикрыв,
Мысленно хоть над недугом вставайте!
Жизнь полосата. За прорвой — прорыв!
Нам не понять механизмы отбора.
Жжёт неотвеченный возглас: — За что???
Но бой не кончен. В вас есть ещё порох.
Пред силой духа и онко — ничто.
Всё получаем с поправкой на прочность.
Ноша тяжка, значит, плечи мощны.
Нас награждают болезнью не просто.
Вкуса побед не узнать без войны.
В каждого встроен спасательный буфер.
Дверь затворилась. Открылось окно.
Да, будет мрак. Но и радуга будет.
Мудрость — в терпеньи. Всесильно оно.
Жизнь то причёсана. А то — лохмата.
Жар и озноб нам даются не зря.
И у черты есть просвета форматы.
Только бы веру в него не терять!
Стисните зубы. Не жмурьтесь. Не плачьте!
Ангел-хранитель вам силу пошлёт.
Мир распахнётся и станет крылатей.
Жизнь продолжается. Смело в полёт!