|
|
   |
Украинская премьера фильма Мирослава Слабошпицкого «Племя» состоялась в кинозале «U-Cinema» 12 сентября.
На просмотр пришли люди из общества глухих (УТОГ). События фильма происходят в интернате глухонемых, в ролях заняты глухонемые, и фильм, в котором изъясняются на языке жестов, не снабжен субтитрами.
«Я снимал фильм по школьным впечатлениям, по рассказам консультантов из общества глухих и по случайным информациям криминальной хроники», — сказал автор фильма в ходе обсуждения онлайн. Оно не задалось. Люди УТОГ гневно покинули зал. Кое-кто из моих коллег отметил: «Чернуха, и действительно, почему про глухих? Впечатление, что Слабошпицкий столкнулся с миром неслышащих людей и, впечатленный, решил сделать их героями сюжета, как иные делают сюжеты из жизни экзотических племен. Фильм затянут. С монтажом автор не ладит»...
Какова же мера соответствия результата заявленным притязаниям? Не могу сказать, что «Племя» — плохой фильм. И чернуха никому не в новинку. Что же касается умения М. Слабошпицкого рассказать историю, то свои сомнения буду по ходу выражать вопросами...
Что Слабошпицкий «впечатлен» миром глухонемых, ясно было по короткометражке «Глухота» из альманаха «Мудаки». Не надо убойных аргументов типа «номинирован», «премирован» — я не поддаюсь гипнозу. Верю собственным глазам: с сюжетосложением у автора «Глухоты» слабина. Воспитанника интерната для глухонемых подзывает милиция. Почти взрослый парень, наверняка знающий, чем это чревато, безропотно выходит из разделяющей его и мента ограды, вместо того, чтобы пригласить служивого к директору. Доверчиво садится в автомобиль. Наблюдаем сквозь лобовое стекло: полиэтилен на голову, избиение парнишки ментами. Почему он нарвался на ситуацию, которой запросто мог избежать?..
Мотив невинности и безропотности развивает глухонемой герой «Племени». Он прибывает в интернат. Руководство интерната привычно позиционировано как ханжеское: толстозадая директриса с начесом и фальшивой улыбкой. Заведение явно для социальных низов: комнатушки с железными койками и одежками на гвоздиках в стене. Жесткая дедовщина. А если быть совсем точными, интернат живет по законам обезьянника. Или, как говорят у нас, по беспределу.
Герой — персонажи фильма для нас безымянны, — безропотен на грани слабоумия. В его реакциях на насилие со стороны товарищей — ни возмущения, ни даже удивления или испуга, он готов буквально ко всему и на все. Это позволяет заключить о его пожизненной привычке к насилию, о естественности и непреложности для него права сильного. Быстро понимаешь, что выбор мира глухонемых для создания модели расчеловеченного общества — иносказательный, хотя и довольно наивный в своей прямолинейности, ход. Ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу. Криминальные реалии жизни интерната для инвалидов легко проецируются на нашу повседневную «здоровую» социальную практику. В общем, в справедливости смысловых посылов фильму «Племя» отказать трудно. В нем сгущено в критическую массу то, что в обыденности рассеяно там и сям. На то и искусство, чтобы из жизни делать выжимку сути — «эссенцию», как говорил Достоевский.
Но, послужив метафорой, «мир тишины» сыграл со своим «модератором» и злую шутку. Слабошпицкого подвела склонность к эффектам при отсутствии чувства ритма. Очевидно, последним обстоятельством объясняется его назойливая приверженность приему экранного времени, адекватного реальному, заявленная еще в «Ядерных отходах». Без субтитров: мол, жестикуляция персонажей столь экспрессивна, что и так поймете, — фильм «Племя» утомляет на десятой минуте, а длится 125 минут! Есть длинные диалогические куски: например, объясняются две героини, из которых одна энергично «наезжает» на другую. Чего она добивается? Чтобы товарка поделилась деньгами? Зачем же так многословно... в смысле, многожестово? А если нет — то о чем это?..
Так же излишне было трижды (!), почти кадр в кадр, повторять эпизод продажи одноклассниками двух подружек шоферам-дальнобойщикам. Уж извините, «один валенок на сцене — образ, два валенка — обувь». Ах, да: в одном из эпизодов парнишка попадает под грузовик. Но кого задавили? Как отреагировали на это его юные компаньоны? Ничего не ясно...
Это, замечу, характерный признак фильма «Племя»: в нем отсутствуют портреты-характеристики героев. Мы практически лишены возможности пристально заглянуть им в лица. При том, что операторская работа Валентина Васяновича не лишена изыска. Однако нам скорее детально покажут героиню голяком, нежели камера заглянет ей в глаза. и лица долго в кадре не задерживаются. Потому что здесь нет лица, нет личности. Здесь — «племя», живущее по закону стаи приматов. Здесь живут — ощущениями, инстинктами. Все наличные переживания — удовлетворить позыв и избежать опасности. Здесь — человек «как он есть», вне условностей так называемой цивилизации.
Не могу не отметить корректность выбора режиссером актрисы-модели: тощенькой, с «прыщиками» вместо вторичных половых признаков, при этом органичной поистине зверино. Тем самым фильм избежал опасности пресловутой «клубнички».
«Фильм не то чтобы аморален, он просто не о морали», — заметила давно и по другому поводу киновед Майя Туровская. Каждый персонаж «Племени» априори аморальное «естество»: Адамы и Евы, еще не познавшие добро и зло, но уже выпавшие туда, где перво-наперво надо выжить. О морали не ведает и Герой, без малейшего внутреннего сопротивления становящийся сутенером и вором.
Что же до взрослого персонала богоспасаемого интерната, пришлось заключить, что воспитанники давно его зажарили и съели. Директриса, отметившись в начале фильма, больше не дает о себе знать. Изгнанный соседями по комнате, Герой бесприютно блуждает в коридорах, потому что дежурный педагог, комендант и кастелянша, очевидно, тоже съедены. Появятся однажды только учитель труда и лощеный субъект, с которым директриса любезничает в начале, — удостоверить нас в том, что имеют навар и от сдачи в аренду девочек, и от дерибана, который учиняют воспитанники в вагонных купе, покинутых раззявами-пассажирами.
И тут метафора Слабошпицкого опять дает сбой. Если сложный социальный мир, в котором на поверку обитают эти подростки, сужен и спрямлен до простой криминальной иерархии, то заявленные социальные проекции тоже предстают достаточно примитивными. Обобщение ведь в данном случае смехотворно своим инфантилизмом. А если это мировоззренческое иносказание: вот таков, мол, горделивый гомо сапиенс, — то это ведь тоже модель спорная. Социальные аллюзии потеряют свою актуальность, и чем окажется фильм «Племя» в сухом остатке? Что из него будет помниться через десяток лет? То, как ужасно жилось инвалидам в такой-то стране в такие-то годы? Но это скорее тема для журналистского расследования, нежели для художественного обобщения.
Скуку поэтому ощущаешь уже к середине. «Жду теперь расчлененки, встряхнуться», — шепнула я куратору показа Яну Юсиму. «Будет аборт», — посулил он. И вот юная героиня, присев над дыркой с тестером в руках, узнает, что беременна. Она идет на дом к абортичке — тоже глухонемой. Почему не к доктору? Боится огласки? Но кого нынче шокируешь абортом несовершеннолетней? Уж никак не дирекцию интерната. Тем не менее, мы подробно созерцаем криминальный аборт, с ногами героини, продетыми ступнями в веревочные петли, — это надежно?.. — и со свободными руками: девочка потом воет зверино, надрывая зрителю душу, но в процессе даже рефлекторно не дергается, что позволяет предположить ее знакомство с процедурой. Абортмахерша, однако, умелая: операция проходит без анестезии и... без крови! И все же, почему не больница? В ней дороже берут? Или просто зрителя требуется огорошить до потери пульса?..
М-да, в Европе и в пору запрета абортов подполье пользовалось наркозом. Тикать же из этой нецивилизованной страны! И мы видим подружек-героинь в очереди к Посольству Италии. Несовершеннолетние — кто их из страны выпустит? Надо полагать, у мафии все схвачено. Если они в Италию попадут, то чем там займутся — это к гадалке не ходи...
Пятнадцатилетний Герой влюблен в одну из товарок. Она рассматривает отношения с ним как предоставление секс-услуг и требует денег. А что: всякая любовница разве не считает подарки знаком истинной любви? В добыче денег Герой измотан, подвергается рэкету со стороны старших товарищей и «трудовика». Естественно, что в особи, которую непрестанно унижают, зреет агрессия — и однажды взрывается: мальчишка, огрев «трудовика» по лысине деревянной кувалдой, устраивает радикальный, с грохотом падающих ящиков — никто не слышит, — шмон и добывает из «нычки» деньги. Которые тут же отнимают у него соученики, брутально огрев по голове — бутылкой.
...Решительный подробный проход Героя. Ясно: месть будет страшна. В ночной глуши он заходит в спальню и хладнокровно плющит голову одноклассника дном тяжелой тумбочки. Затем — второго. Затем, методически, еще двоих, в другой спальне. Он сказал свое слово. Никто не услышал. Выйдя на зрителя походкой Терминатора, мститель покидает кадр, затворив за собой дверь.
Год назад в Киеве Мирослав Слабошпицкий снисходительно пояснил мне, что пересмотрел из мировой киноклассики практически все. Верю. И даю молодому зрителю ориентир. Год 1964-й — юбилей фильма! Вильгот Шёман: «491». Интернат для девиантных подростков: «чернуха»...
По художественному уровню... нет, посмотрите сами. Полвека прошло! А пристальные портретные планы оператора Гуннара Фишера и сегодня разят наповал. Кстати, в заголовок я взяла фразу из этого фильма Шемана. Да, эволюция нами пройдена изрядная. От героя «491» попытки добра отскакивали, как горох от стенки... но заповедь Божия стояла в заглавии, и порочная личность была еще — личностью, а не особью.
Вина ли тут Мирослава Слабошпицкого? Вряд ли. Никого он не «оскорблял», а уж насколько его фильм служит индикатором реальности, пусть судит зритель в меру своего опыта. Но в историю кино заглянуть при этом не лишне. Тогда и в степени мастерства, и в ценностной иерархии не ошибешься: в искусстве ее пока никому отменить не удалось.
Тина Арсеньева