|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глаза деда сверкнули тревогой. Он протянул руку и рывком поставил меня на ноги.
— Мда, праздник не начался, но кое-кто его уже, кажется, отметил, — наигранно беззаботно сказал отставной капитан и похлопал меня по плечу. — Пить в одиночестве — дурная примета! Пойдем, Андрюха, поможешь столы сдвинуть.
И он увлек меня в летнюю кухню — подальше от обеспокоенного взгляда мамы и изучающего Анюты. Не знаю, которого из них я боялся больше, поэтому послушно пошел за дедом. В голове крутилось бессмысленное кино: радужная сосна Синьяка, кровь в любимых кедах, инвалидное кресло без Витьки, непобедимый Боря, мама, склонившаяся над детской коляской... Ее звали Аря, Арина. Почти Ариадна. О моей сводной сестре семья узнала только три года назад. Смешно: нить, которая вроде бы должна выводить из лабиринта, запутала нас еще больше, хоть сам прыгай в пасть к Минотавру...
— Андрей, надо поговорить! — Дед прикрыл за собой дверь, и я тяжело втянул ртом воздух, будто пропавшая в детстве астма вдруг снова решила найтись. — Я догадался, ты...
Закончить он не успел.
— Москва-а-а-а! Москва-а-а!
Бабушка Оля кричала от всей души — захлебываясь, переходя на хрип. Мы переглянулись и, едва не снеся с петель хлипкую дверь кухни, бросились в дом. Перед глазами мелькнуло бледное папино лицо и рядом: женское, тонкое и трагичное, напоминающее портрет Эбютерн, написанный Модильяни.
Бабушка стояла посреди гостиной и держалась за сердце. В строгом костюме, с неизменным узлом волос на затылке, она походила на учительницу, которую довели до приступа нерадивые ученики. Но дело было не в учениках.
Все гости смотрели на голую стену — болезненно похудевший, но все еще подтянутый отец, его ненормально юная спутница, мать, обнимавшая букет неподаренных роз, и сцепивший зубы, злой дед — обреченно изучали белесое пятно: все, что осталось от картины Кандинского «Москва. Красная площадь». В заставленной антикварной мебелью комнате вдруг стало пусто.
Пра любила громкие истории. Мы называли их семейными байками и не принимали всерьез. По крайней мере, мне так казалось. Родня знала наизусть рассказ о Кандинском, безнадежно влюбленном в мать Анюты, и его драгоценном подарке — картине. «Москвы» было две, утверждала Анюта, одна сейчас в Третьяковке, а вторую, с небольшими отличиями, художник посвятил своей любви. В память о месте их встречи. Никто из родственников не решился заказать экспертизу — зачем развенчивать миф? Анюта бахвалилась, что якобы у нее есть документы, но все понимали, чего стоят эти слова.
Однако, слушая всхлипы бабушки Оли, я понял — что-то прошло мимо меня.
Я глянул на Анюту. Непотушенная сигарета догорала в ее пальцах, и я будто впервые увидел морщинистые руки пра. Она ссутулилась и как-то уменьшилась — казалось, вместе с сигаретой догорает вся Анюта. Пра единственная не смотрела на пустующую стену, ее взгляд блуждал между дверью и канапе восемнадцатого века. Анюта что-то бормотала под нос, и я не сразу смог разобрать:
— Вальдемар! Вальдемар пропал! Он же был здесь!
— Вальдемар? Какой Вальдемар? — бабушка перестала голосить и отняла руки от сердца, уперев их в бока.
Мама выронила розы, тут же опустилась на пол и принялась их собирать. Поранила палец, ойкнула. Ей на помощь пришел отец. С горем пополам букет связали лентой, и мама закрылась им, словно желая отгородиться от всех и вся.
— Мой жених! — неожиданно твердо сказала Анюта.
Гости уставились на пра. «Это она серьезно?» — читался немой вопрос. Первой очнулась мама, и розы снова полетели на пол. На сей раз мама просто через них переступила, подошла к пра.
— Анюта, как жаль! — Она попыталась обнять пра, но та отстранилась.
— Знаю, что вы скажете, и ничего не хочу слышать! Вальдемар — прекрасный человек, он столько для меня сделал! Мы собирались в Ниццу... в свадебное путешествие... Просто что-то стряслось, это какое-то недоразумение...
Сложить два и два не составляло труда. Некий Вальдемар втерся в доверие к Анюте, услышал байку о картине и не стал ждать свадьбы. Неприятно осознавать, что кто-то обвел вокруг пальца мою любимую пра. Но это должно было когда-нибудь случиться. И не спрашивайте, почему я так думаю... Пропала не просто картина — семейная реликвия! Впервые за долгое время я почувствовал — мы все в одной лодке. Мы все — пострадавшие. И я, черная овца и белая ворона одновременно, сейчас сравнял свой цвет на серый, слился с семьей. Неудачник среди преуспевающих, одиночка среди семейных, вечно болеющий рохля на фоне не в меру жизнелюбивых родственников, я наконец получил фору.
— Анюта, мы можем и помолчать. Но почему бы тебе не сказать правду? — от тихого голоса деда закладывало уши.
— Правда у всех разная. Принеси нам выпить, любчик.
В голосе пра наконец зазвучали привычные нотки — легкая передышка в этой сюрреалистичной трагикомедии.
Дед, однако, не сдвинулся с места.
— Нет, правда сейчас у нас общая, и она заключается в том, что никакого Вальдемара нет и не было, а значит...
— Был и есть! — Пра постучала наманикюренным ногтем по бриллианту на безымянном пальце.
Я присвистнул: кольцо, должно быть, стоит, как авто среднего класса. Интересно, откуда у Анюты деньги на такие украшения? Если, конечно, предположить, что пылкого и щедрого Вальдемара не существует.
Пренебрежительно мазнув по бриллианту взглядом, дед все-таки ушел. За бокалами для лимончелло или за новыми обвинениями — пока неясно.
— А почему бы нам не позвонить в полицию? — вдруг сказала папина спутница с трагичным лицом.
Семья глянула на нее, как на умалишенную. Мама пожала плечами, пра фыркнула, бабушка обвинительно поджала губы, а папа наставительно произнес:
— Не говори глупостей, Рената.
— Но ведь надо что-то делать! Пропала ценная вещь! — не унималась девушка.
Я с интересом глянул на Ренату. Трагичное лицо папиной пассии оказалось обманчивым. За меланхоличной внешностью, видимо, скрывалась деятельная натура. Слишком деятельная.
Пра внимательно посмотрела на гостью, повернулась в мою сторону, подмигнула. Мол, говорила же, тебе понравится. Она права, мне импонировали энергичные девушки — приятное разнообразие в противовес моему рыхлому характеру.
— Любочка, давай мы сами решим, что здесь ценное, а что нет! — Анюта снисходительно похлопала Ренату по щеке. — Лучше выпей за мое здоровье!
Дед к тому времени уже принес бокалы, без спешки открыл шампанское, наполнил каждый до краев. Анюте передал именинный — традиционно лимончелловый.
Повисла неловкая пауза. Шампанское в бокалах, бокалы в руках, именинница ждет, но никто не решался нарушить тишину. Надо было поздравлять, желать и делать вид, что все хорошо, но на фоне неуместно голой стены, которая почему-то все время оказывалась в поле зрения, это выглядело издевательством. По крайней мере, над здравым смыслом.
Пауза затягивалась, молчание становилось ощутимо тяжелым — так, что хотелось сбежать из комнаты, — и, чтобы разрядить напряжение, я неожиданно выдал:
— Анюта, «Москва» найдется! И Вальдемар найдется. Но независимо друг от друга. И впереди у тебя еще прекрасные сто лет. Это минимум. За тебя!
Не уверен, что семье понравился мой тост, особенно пассаж про Вальдемара, но я почувствовал всеобщее облегчение — ведь кто-то выполнил за них грязную работу по части вранья.
***
Родственники оживились и заговорили все разом. Превозмогая замешанную на жалости неловкость, я подошел к отцу. Мы пожали друг другу руки, обнялись. Встретились взглядами. Внутри все сжалось. Что я там ожидал увидеть — разрешение быть взрослым? Подтверждение, что я все делаю правильно? Или, напротив, — осуждение? Не знаю. Я увидел лишь страх.
— Как ты?
Всегда ненавидел эту вежливо-безразличную фразу, но ничего умнее придумать не смог. Впрочем, отец заслуженно оставил ее без внимания.
— Знакомься, — сказал он, приобнимая Ренату, — это моя... будущая жена!
Мама стояла рядом, что-то обсуждая с бабушкой, и я заметил, как болезненно дернулась ее щека при слове «жена».
— Прошлый сын. — Я по-деловому пожал Ренате руку.
Та усмехнулась в своей грустно-меланхоличной манере. Не верилось, что минуту назад эта девушка настойчиво предлагала звонить в полицию.
— Андрюша, — не выпуская из рук бокала с шампанским, папа отвел меня в сторону, — ты понимаешь, что здесь происходит?
Он заметно нервничал, и я не знал, была ли тому причиной болезнь, присутствие Ренаты или... в конце концов, мы не виделись много лет, и я тоже переживал перед встречей.
— Не больше твоего. — Я пожал плечами. — Исчезли «Москва» и гипотетический Вальдемар. И, кажется, Анюту гораздо сильнее расстраивает последняя пропажа.
Отец пригладил рукой все еще густые — соль с перцем — волосы. Похлопал себя по карманам в поисках сигарет, вздохнул, видно, вспомнив запрет врачей, и, пытаясь справиться с нервами, принялся вертеть в пальцах мобильный.
— Твоя пра звонила неделю назад, просила помочь найти эксперта для оценки «Москвы». Я подсказал человека...
— И ты думаешь...
— Я не знаю!
До меня только сейчас дошло, что он оправдывается. Отец работал на таможне, у него было достаточно связей, чтобы найти хорошего специалиста, которому можно доверять. Вероятность, что именно этот человек окажется вором, стремилась к нулю.
— Ты помнишь имя?
— Нет... Последние дни как в дурмане. — Отец вытер со лба пот.
— Что говорят врачи?
Я боялся узнать ответ, но не мог не задать этого вопроса.
— С некоторых пор я их не слушаю. Есть закурить?
Протянув початую пачку, я подумал, что с этой семьей никогда не избавлюсь от дурных привычек.
— Сам-то как?
Подмывало выпалить все новости сразу и говорить, пока горло не схватит спазм, но я так и не придумал, с чего начать, поэтому просто ответил:
— Нормально.
— Приступы повторяются?
— Нет-нет, все хорошо.
Оставалось надеяться, что они с Ренатой пришли позже и не видели, как я валялся на лужайке, весьма некстати затянутый неведомой силой в прошлое.
Отец хотел было что-то сказать, наверняка разоблачить мою неуклюжую ложь, но на помощь пришел дед.
Он громко хлопнул в ладоши.
— Все к столу! Закуски поданы!
Мы послушно потянулись к веранде, где ломились накрытые столы. Никто не мог превзойти деда, когда голодных надо было накормить, пресыщенных удивить, а заскучавших развеселить, — недаром пра перебиралась на зиму исключительно к своему Сереженьке. От стола шел одуряющий запах, и, несмотря на все треволнения, а может, благодаря им, я ощутил волчий голод. Разглядев большое блюдо с раками и два поменьше с креветками, я потянулся к ним, оставив на растерзание родственникам нарезки и салаты всех фасонов.
Хорошо приготовленная еда творит чудеса: распотрошив пять раков и закусив гренками с форшмаком, я почувствовал, как изводившее меня напряжение постепенно растворяется. Вероятно, при помощи желудочного сока.
Оглядев гостей, я заметил, что они испытывают что-то похожее, — даже Рената начала улыбаться. Мы подняли пару тостов за здоровье именинницы, вполне убедительно притворяясь, что забыли о пропаже.
Но обстоятельства, в отличие от нашей семьи, притворяться не собирались.
— Анна Ильинична! — раздался за моей спиной голос. я отложил недоглоданную тушку рака, медленно развернулся.
На крыльце дачи стояла Арина, рассеянно крутя в руках розу, — наверное, одну из маминого букета. Именно такой я видел сестру на фото. Одетая в джинсы и простую рубашку, с длинными распущенными волосами, с открытым, немного наивным лицом, без грамма макияжа, она выглядела неестественно естественной на фоне нашей честной компании. Чужая, отвергнутая, недоступная.
Мама тихо плакала, наверняка ей хотелось сжать Арьку в объятиях, но в присутствии семьи она, конечно же, сдерживалась.
Раздражение во мне сцепилось с надеждой. Ну же, Ариадна, распутай клубок! Хоть на этот раз, распутай, пожалуйста!
— Анна Ильинична, — повторила Аря запрещенный прием, — вы перевесили картину? А я привезла экспертизу.
Пропустив «Анну Ильиничну» мимо ушей, Анюта поднялась из-за стола.
— Присаживайся, любочка! Да, да, сюда, рядом со мной. Сережа, налей девочке, она с дороги.
Я вяло ковырнул баклажанную икру, отправил в рот кубик дор блю. Так вот какого эксперта посоветовал отец! Или пра подстраховалась и наняла несколько экспертов? Но почему Арину? Помнится, когда семья узнала о существовании сестры, Анюта первая же наложила вето на эту тему.
— Ешь, Ариночка, ешь! — На тарелке Ари росла гора еды. — Возьми еще салатика с телятинкой, а курочку в медовом соусе?
— Бабушка, я не хочу!— Арина продолжала нарушать традиции, но пра, казалось, это не задевало. — И почему вы не спрашиваете о результате экспертизы? — поинтересовалась Аря с набитым ртом.
Все разом замолчали. Отчетливо слышалось жужжание запутавшейся в паутине мухи, скрип калитки на соседском участке, далекий гул набирающего высоту самолета.
Аря прожевала, оглядела родственников.
— Правильно сделали, что спрятали картину! Это подлинник!
Из моих рук выпала вилка.
— Москва-а-а! — тихо заскулила бабушка Оля.
И тогда я понял: спасительной нити нет. А та, что есть, все туже затягивалась на наших шеях.
Продолжение следует
Анна Михалевская