|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глава 6. Вниз головой
Все снова уселись за стол. Мой отчим, Саша, Саня или Санчо, пробовал все блюда, время от времени подмигивая мне то левым, то правым глазом. Гренки с форшмаком он нашел великолепными. Его жена Шарлотта жевала салатные листочки. Вдруг она заговорила, ее речь была похожа одновременно на урчание, кваканье и мяуканье. Такого непонятного английского я в жизни не встречал.
— Что она сказала? — спросил я.
— Она говорит, что актриса Джейн Фонда тоже отпраздновала недавно свое 80-летие, — перевел Санчо.
— А кто это? — спросил я.
— Вот новое поколение! Джейн Фонду не знают! Актриса знаменитая. Она еще вела аэробику по телевидению, ее программы даже в СССР показывали. Шарлотта сначала аэробикой занималась, выступала, а потом на йогу перешла.
— Практикует йогу? — удивился я.
— Почему нет? — сказал Саня. — Шарлотта предлагает выпить за именинницу и за то, чтобы она всегда была молодой и спортивной.
Осушив свой бокал с шампанским, он продолжал:
— В Америке у меня было два главных желания. Желание номер один: сесть за одесский стол и не выходить, пока не попробую всё.
— А второе? — спросила Анюта, моя пра, виновница торжества.
— Второе — неожиданное. Сразу после этого я мечтал искупаться в море, — ответил мой отчим Саня, — кто со мной!?
— Ну, я в этом году уже купался, — сказал дед Сергей, — я хожу на пляж раз в сезон. Тут и на берегу дел по горло и выше!
— Я давно уже не хожу, — сказала Анюта.
Когда Саня повернулся ко мне, я активно закивал. Конечно! На море. Именно мой отчим научил меня плавать, да и на велосипеде тоже он. Саня был самым лучшим пловцом из всех, кого я знал. Плюс наша прогулка к морю избавит меня и от большого обжорства, и от разговоров за столом.
— Вы, надеюсь, ненадолго, — спросила Анюта, — купальники у вас есть?
— На море и обратно! — ответил Саня. — Купальники у нас есть! А вот полотенца мы бы захватили. Где дети?
Два кудрявых близнеца сидели на корточках у забора, рядом с ними застыла со сложенными на груди ладонями бабушка Ольга. Оказалось, в сад пришла рыжая кошка и привела четверых котят. Бабушка Оля смотрела на ребят и котят и не могла налюбоваться.
— Какие они миленькие! — сказала бабушка Оля. — А кошку зовут Луиза Хей. Нашей соседки Дарьи Михайловны. Говорит, кошка целебная. Помогает с болезнями. Как Луиза Хей. Правда, эффект недолгий.
— Так! Пусть дети занимаются! — пробасил мой отчим Саня. — Еще успеем с малышней понырять. Присмотрите за ними, бабушка Оля?
— Ну, конечно, Сашенька! Такие детки. Такие котятки. Сердце радуется. Особенно после всех этих сегодняшних страданий.
И вот наша маленькая компания выдвинулась на Ромашковую. Солнце заходило. На кронах деревьев лежали густые оранжевые полосы, и, сколько я ни старался, не углядел ни одного жухлого листочка. Начало сентября — самое лучшее время для купаний. Нет этого августовского испепеляющего зноя, а вода в море вдруг стала теплее, чем летом.
— Слушай последние новости из-за океана, — начал Саня. — пару месяцев назад один чудик опубликовал в «Нью-Йорк Таймс» статью о том, что самые красивые женщины мира живут в Одессе! Причем в Одессе существуют всевозможные типы женщин, и каждая прекрасна. До этого в нашем Гаррисберге, столице Пенсильвании, никто моим родным городом не интересовался. А тут я почувствовал себя эдаким экспертом! Ко мне потянулась народная тропа! Все мои приятели — и темнокожие, и китайцы — подходили и спрашивали, заглядывая мне в глаза: «Скажи, Алекс, это правда, что самые красивые женщины живут в Одессе!?». Ха-ха! Что можно ответить на этот вопрос!? Я отвечал: «Однозначно! Безусловно»! И даже наш уборщик пуэрториканец, он ко всему еще и голубой, подошел и стал меня пытать. Я отвечаю: «Конечно»! А он тихо так: «А мужчины тоже»? Я отвечаю: «И мужчины тоже»! Весь Гаррисберг со мной в Одессу собирался!
— Отличная реклама, — сказал я.
— Шарлотта мне рассказывала, — продолжал Саня, — что в Нью-Йорке на набережной сидят наши одесские очень пожилые дяденьки и тетеньки, которые при Союзе еще уехали, и вспоминают Одессу. Каждый описывает ее, как рай на земле! Место, где всегда было и будет хорошо.
— Потому что там прошли их детство и юность, — сказал я.
Шарлотта проговорила какую-то тираду на своем лягушачье-кошачьем наречии.
— Что она говорит? — спросил я.
— Она рассказывает, что у нее есть подруга, из наших. А у подруги два дядьки. Оба мечтают вернуться в Одессу. Причем, как говорит подруга, у одного дядьки есть шанс снова зажить в Одессе припеваючи. А у другого — нет. Ха! Ха!
— Да, я тоже слышал такие истории, — сказал я, — иногда мне кажется, что над мифом об Одессе, который начался с Пушкина, а потом его продолжали Катаев, Утесов и еще много кто, над этим мифом кто-то трудится и сегодня.
— Более того, Андрюша! — хохотнул Саня, — кто-то заказал бесконечное продолжение этого мифа и много денег заплатил. Миф об Одессе не умрет никогда!
— Масонский заговор, — улыбнулся я.
— Мировой заговор, — сказал Саня.
Он тряхнул шевелюрой и стал тезисно и точно переводить нашу беседу Шарлотте. Все, что говорил Саня, я понимал. Каждое слово.
— Санчо, как ты так здорово язык-то выучил? И когда? — спросил я.
— Ну, как! С тобой домашние задания по английскому делал? Делал! Забыл? — кричал Саня.
— Конечно, делал, помню. Но почему я не могу так хорошо говорить, а Шарлотту так вообще сто процентов не понимаю!?
— Так я нарастил, Андрюха! Я ж американец! Да и главное не английский, сынок! — грохотал Саня.
— А что главное, Саня? — спросил я, он явно хотел услышать этот вопрос.
— Главное, Андрюха, взаимопонимание с людьми находить. С очень разными людьми. С такими, каких ты тут даже представить себе не можешь. Такие страшные люди на моем пути встречались. И вот как-то удалось договориться с каждым, со всеми. Представляешь?
— Ты молодец, — сказал я.
Мы дошли до Баштанной.
— Помнишь это место? — спросил мой отчим Саня.
— Конечно, помню, — ответил я.
Мне было тогда лет девять, мы катались с Саней на велосипедах по Фонтану. Летели вниз по Баштанной. Вдруг я почувствовал, что не могу остановиться, что-то с тормозами. А впереди дорога и трамвай. Саня каким-то чудом понял, что я не могу затормозить. А на обочине, к моему счастью, была насыпана куча песка. И вот он догнал меня и на скорости толкнул всем телом в песок. Вместе с велосипедом я приземлился в кучу. Ни одной царапинки.
— Ты меня тогда спас! — сказал я.
— Еще бы! — улыбнулся Саня. — Ух, понастроили здесь. Кто бы мог подумать. На Ромашковой и Донского у нас виллы. А тут просто Москва-а-а-а!
Он посмотрел на гигантскую длинную многоэтажку, огороженную забором.
— И часовню в уголке сооружают! — сказал Саня.
— Ага. А дальше что-то похожее на мечеть, — добавил я.
— Чтобы и нашим, и вашим, — сказал Саня.
— А Шарлотта какого вероисповедания? — спросил я.
— Ты ее сам спроси! — засмеялся Саня.
Тут в моем мозгу, как титр из фильма, возникла фраза:
— Вот из ё релиджен? Шарлотта!
Шарлотта заговорила на свой манер. Потом замолкла, и ее большие губы и белые зубы образовали голливудскую улыбку.
— Что она сказала? — спросил я Саню.
— Что не принадлежит ни одной религии, но верит в волшебство. В глобальное волшебство. И в некий космический поток, который наполняет нашу жизнь. Еще она сказала, что единственная молитва, которую она читает, — это Ом Мани Падме Хум. И она ей часто помогает в самых сложных и даже критических ситуациях! — перевел Саня.
— Вот это да, — крякнул я, — необычная дама!
— А ты думал! — засмеялся Саня. — У Шарлотки моей родители — хиппи!
— Да ладно, — удивился я.
— Такие хиппи, каких я только на картинках в журнале «Америка» видел! Мне иногда кажется, что я сначала в родителей влюбился! А потом уже в Шарлотту! Она по сравнению с ними очень строгая мадам. Но жизнь в фургоне, даже если провел там всего день, накладывает свой отпечаток. А они месяцами по Америке колесили! Я сегодня хочу тебе чуть больше сказать, чем обычно, — басил Саня, — не напрасно я на родину приехал. Разрешаешь мне!?
— Говори, конечно, — согласился я, подумав: «Нет, он таким веселым не был, наверное, это влияние американского оптимизма».
— А что с тем проходом между Костанди и Баштанной? — спросил Саня.
— Закрыт, по-прежнему, — ответил я.
— Жалко. Мои хорошие друзья живут на Костанди, — сказал Саня, — раньше было много разных переулков и тропинок между Ромашковой и Костанди, и вот все исчезли. Последний — самым паскудным образом.
История такая. Какие-то нувориши построили дом типа виллы, а на соседний переулок, с двух сторон, повесили ворота. И закрыли на кодовые замки. Когда приехали телевизионщики, документы показали, мол, территория наша, и все вроде по-честному.
— Тогда закончилось мое терпение. Последняя капля. Я и уехал, — вздохнул Саня.
— Да я помню, — ответил я.
Мы спускались по лестнице к пляжу на десятой. Мы шли по слегка влажному песку. Море было светло-голубым, над ним переливались и темнели на глазах разноцветные слои мороженого. Сиреневый слой и фисташковый, желтый и персиковый. Небо — как мороженое.
— Ты тоже ходишь на море раз в год, как дед Сережа? — спросил Саня.
— Я стараюсь чаще выбираться. И каждый раз, когда попадаю сюда, жалею, что не хожу каждый день. Потому что... Ну, ты сам все знаешь про море, Саня!
— Да, я в какой-то момент тоже море забросил. А вот приехал в Штаты и очень без моря скучаю,
— А что, у тебя там моря нет? И океана? Я думал, в Америке везде океан! — сказал я.
— Приезжай и все увидишь, — ответил Саня, — правда, приезжай.
Мы вошли в воду и поплыли. После дождей вода должна была бы остыть, но водичка была что надо! Теплая, как в бассейне. Мы собирались на волнорез, но Шарлотта что-то прокричала Сане в воде, и мы вернулись.
— Шарлотка говорит, что хочет тут на песке поёжиться! Очень хорошо. Пусть ёжится, а мы с тобой, Андрюха, все же должны до волнореза. Дело чести. А она заодно за вещами присмотрит. Как в том анекдоте! — захохотал Саня.
На небе больше не было ни кремовых, ни желтых, ни фисташковых полос. Сиреневый слой заполнил собой небо, на глазах становясь темно-фиолетовым. Смеркалось, наши соседи по пляжу собирали вещички, уходили домой. Правда, тут же приходили новые бодрые пляжники.
Мы с моим отчимом Саней плыли к волнорезу. Саня слегка успокоился и сосредоточился на гребке. Время от времени до меня вместе с плеском волн долетали его восторженные междометия. Плыл он здорово. Саня первый забрался на волнорез, дал мне руку и сказал:
— Вот! Вот об этом я мечтал.
— Да, классно, — сказал я, отфыркиваясь.
— Ты и не представляешь, как классно! — сказал Саня.
Он хотел сразу плыть обратно, но я попросил подождать, мне нужно было отдышаться. Дышал я, как собака после заплыва.
— Шарлотта сказала, что с воды Одесса напоминает Гонконг. Она поездила, много где была.
И, правда, небоскребы, дискотеки, светящиеся огни. Вдруг я понял, что стало совсем темно. Несколько салютов взлетели в небо.
— Гонконга нам еще не хватало, — ответил я.
— Ладно, плывем уже, Андрюша, — сказал отчим.
— Плывем.
На обратном пути я стал замерзать и устремился за Саней. Он всегда был прекрасным пловцом, но сегодня плыл еще быстрее, чем обычно. Я выскочил из воды и в темноте чуть не налетел на что-то, стоящее на берегу. Что-то необычное, похожее на небольшую египетскую колонну.
Рядом хохотал мой отчим Саня.
Я сфокусировался и понял, что передо мной на песке кверху ногами замерла в йоговской позе Шарлотта. Полностью голая, вертикальная и прекрасная.
— Вот так Шарлотта, — только и смог сказать я.
— Да, Шарлотка, она такая, — улыбался Саня.
Смущенный, я бросился к воде. Около берега что-то блестело. Зашел в воду по колено и вытянул со дна цепочку и медальон. Это была золотая цепь Анюты и ее знак. Я показал их Сане.
— Ошибки быть не может! Дева — ее знак зодиака. О как переливается! Часто на груди ее эту штуку видел. В самой ямочке, ох, уж эта мне Анюта! А говорит, что на пляж «давно не ходит», — хохотал мой отчим.
— Ит из зе чейн оф Анюта, май грендмазер, — сказал я Шарлотте, то бишь, вот цепь моей бабушки Анюты.
— Меджик! — ответила она неожиданно ясно.
Это было первое слово Шарлотты, которое я понял. «Меджик», или «волшебство».
Продолжение следует.
Янина Желток