|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Глава 12. Шерлок Холмс против самого себя
Мы побежали в гостиную. Картины на стене не было. Из стены, как укоряющий палец, торчал одинокий ржавый гвоздь...
Все, прочитано! Можно закрыть файл и расслабиться. В конце концов, даже сделать глоток «Лимончелло» — в баре второй год пылится бутылка, привезенная из Рима. Мы тогда взяли две, и одну распили вечером возле фонтана Треви. Где ты теперь, синеокая? С кем? Хорошую картину мы с тобой представляли: захмелевшая парочка, исступлённо целующаяся среди сборища симпатичной глазу европейской молодежи. Для них — раскрепощенных, но воспитанных мальчиков и девочек — мы были, безусловно, чем-то экзистенциально непознаваемым, но, как оказалось, и друг для друга тоже. Велика трагедия, скажете вы? Ну, кому как.
Раздражающий ухо звонок звучит вовремя — что без толку предаваться воспоминаниям! Друг детства в последнее время связывается со мной исключительно по скайпу, из дому я выхожу только по делам. Комфортно, и особенно удобно, когда ты стремишься к одиночеству. Не хочешь общаться — выключаешь компьютер или просто не отвечаешь.
— Привет! — хмуро говорит он. — Прочитал?
Киваю, и он сразу же спрашивает:
— Ну, как тебе?
Довольно-таки любопытно, на мой взгляд. С виду обычное чтиво для убийства времени, но не детектив, не бытовой роман и не авантюрный, а что-то среднее. Еще и эклектичный по стилю, будто написан разными авторами. Или одним — Билли Миллиганом.
Попадаю в точку: друг вздрагивает, потом нервно смеется. Говорит, что никогда не сомневался в моей интуиции. Но интуиция тут ни при чем, просто я никогда не забываю, что он лучший в городе психиатр. А сложить два и два не трудно.
— Представь себе, автор — женщина весьма почтенного возраста. Как ты и сам догадался, моя пациентка. На редкость харизматичная — такая, какой сама себя описывает, — поясняет мой друг. — Безобидная форма расщепления личности, я сам посоветовал ей написать роман в качестве сублимации. Думаю, все ее множественные личности и писали по очереди. На самом деле у нее практически никого нет.
— Очевидно, она умерла, — вскользь заметил я. — Роман-то не окончен. И раз ты попросил меня его прочесть, это для тебя важно. Что, идет следствие?
Друг в очередной раз жалуется, что ему надоело ощущать себя доктором Ватсоном при Шерлоке Холмсе. Но следствие идет, я не ошибся. Правда, его самого оно никак не касается. У Анюты, пациентки, есть дальняя родственница — Арина. Очаровательная молодая женщина. Художница и редкая умница. Вот ей действительно нужно помочь.
Похоже, для отца двух полуторагодовалых близняшек он излишне горячится. Но друг всегда был увлекающимся человеком.
— Так картина существует на самом деле?
Мой вопрос вновь застает его врасплох. Приходится объяснять очевидную вещь: если у следствия есть вопросы к художнице, это почти наверняка связано с картинами. А тут — Кандинский!
— Да какой там Кандинский! — в сердцах восклицает друг. — Бездарная копия. Из-за нее-то у Арины и неприятности.
Неприятности из-за бездарной копии? Любопытно, очень любопытно. Видя, что я хмурю лоб, друг облегченно вздыхает. Он знает меня как никто. Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Шерлок Холмс готов засучить рукава. Увы, только ради того, чтобы отвлечься от воспоминаний.
Арина позвонила мне спустя пять минут. И беспечно проинформировала, что дело не стоит выеденного яйца, так что зря мы беспокоимся. Да и с деньгами у нее не густо, а услуги известного адвоката, такого, как я, определенно стоят недешево. Напуганной она не казалась.
— Вообще-то навязываться клиентам не в моих правилах, — подчеркнул я. — Но в данном случае речь идет о спокойствии друга. За это, как вы понимаете, я денег не беру.
Что мне понравилось — она тут же, без жеманства, согласилась. Интересно, как выглядит эта прыткая покорительница сердец? Голос на редкость приятный, с грассирующей интонацией, — завлекает с первого звука. Среди моих знакомых ни одного художника, возможно, потому, что они никогда не опускаются до консультаций с адвокатом. Удивительно ли, что я жду нашей встречи с большим волнением, чем требуют обстоятельства?
В кафе немноголюдно, лучшего места для разговора с таким нестандартным клиентом, как Арина, и не найти. Все дело в кофе, тут он замечательный — с точной пропорцией арабики и робусты. Художницы пока нет, я заказываю эспрессо, но успеваю сделать только первый глоток. То, что в дверях стоит она, сомнению не подлежит. Удивительно другое — сердцебиение. Такое, будто я в один присест выпил все содержимое кофемашины. Вот уж неожиданная реакция! Внешне Арина не выглядит броской. Держится подчеркнуто скромно, но какая разница, если в тебе столько природного изящества, что его не скрыть даже под балахоном капуцина. Синеокая, оказывается, ты на свете такая не одна!
— Рада видеть! — вновь грассируя, говорит она. — Много о вас слышала хорошего.
Понятно, от кого слышала: уж дифирамбов-то в мою честь друг точно не пожалел. Сделав усилие, заставляю себя тепло улыбнуться. И довольно сухо начать:
— Давайте я буду рассказывать то, что знаю, а вы меня поправлять, если потребуется.
Она не против. Заказав ей американо, перехожу к сути дела:
— Следователь сообщил мне, что ваша родственница погибла в результате несчастного случая — упала вместе с приставной лестницей, когда пыталась забраться через слуховое окно на чердак. Но следствие все равно ведется, потому что теоретически лестницу могли опрокинуть умышленно. Впрочем, с вами, насколько я понимаю, это не связывают.
— Уже хорошо, — невесело усмехается она.
— Полиция знает, что от смерти родственницы вы не выигрываете ровным счетом ничего. Жила она на даче у подруги, своего имущества практически не имела. Так что мотива у вас нет. И это очень хорошо. А вот что плохо: в архиве покойной хранилось явно фальшивое заключение эксперта о том, что принадлежащая ей картина — подделка. Со слов подруги, картину на экспертизу отвозили вы, поэтому возникает естественный вопрос — зачем вы подменили заключение?
— Но я же объясняла следователю, — беспомощно произносит Арина, — что боялась за Анюту. Картина висела на даче столько, сколько я себя помню. Прабабка всегда утверждала, что автор — Кандинский, но я-то знаю, какая это мазня. Ясно, что из-за нее Анюта могла пострадать. Они с подругой всем уши прожужжали, что у них на даче настоящий Кандинский, а в наше время и за меньшее убивают. После моей фальшивки обе немного успокоились, хотя у Анюты Кандинский всегда был навязчивой идеей. Хуже всего то, что после этой моей идиотской выходки в ее голове все окончательно перепуталось.
Она вздыхает, в глазах появились слезы. Повинуясь импульсу, накрываю ее руку своей, она не противится, но слез только прибавляется. Протянув бумажный платок — всегда ношу их с собой для клиентов, — говорю как можно сердечнее:
— Сейчас самое время выпить кофе.
— Думаете, поможет? — недоверчиво спрашивает она.
— Нет, но иначе он остынет.
Взглянув с благодарностью, она осторожно высвобождает руку, чтобы взять чашку. И сообщает, что картину ни на какую экспертизу не отдавала, коллеги засмеяли бы. Да и денег жалко, экспертиза — удовольствие не из дешевых. Поэтому просто подержала картину в мастерской, а спустя неделю вернула Анюте вместе с заключением. Состряпала его за полчаса, включая печать.
— Хорошо быть художником! — замечаю я, не скрывая иронии.
— Если ты известный, то да, — говорит она безрадостно, — а так не очень.
Да, жизнь ее, похоже, не балует, что не мешает Арине выглядеть естественной и гармоничной. Настолько, что, глядя на нее, я не могу сосредоточиться.
— Выходит, следователь мне не поверил? — спрашивает она.
— Видите ли, для расследования имеют значение только факты. Поэтому картина вновь отправилась на экспертизу, теперь уж настоящую. А поскольку это действительно копия, причем не лучшего качества, с вас завтра снимут все подозрения.
— Вам-то откуда знать, что копия? — В ее голосе слышится недоверие.
Объясняю, что успел поговорить с экспертом. Ему хватило взгляда, чтобы установить истину. Подделка, и специалистом быть не надо!
— Сколько же вы всего успели! — удивляется Арина.
Отвечаю, что это и есть моя работа. И, по сути, она уже закончена. При этом принужденно улыбаюсь, впервые не испытывая радости от того, что дело уже завершено. Пока Арина допивает кофе, отстраненно разглядываю чашку в своих руках. Как мне завязать разговор, чтобы удержать ее рядом хоть на время? И что можно сказать, если сказать нужно слишком много? В голове поразительная пустота, но, к счастью, Арина решает проблему за меня:
— Как вы думаете, с моей стороны не будет чрезмерной наглостью пригласить вас завтра в студию?
Друг связался со мной ближе к ночи, был необычно словоохотлив. Сказал, что у него свой источник в органах, и с его слов ясно, что к Арине вопросов больше нет. И вообще ни к кому, типичный несчастный случай. Жаль Анюту, замечательная была женщина, красивая во всем, даже в психическом отклонении, поскольку все ее личности, не поверишь, прекрасно в ней уживались. Можно сказать, дружили. К несчастью, болезнь прогрессировала, и в результате Анюта слишком зациклилась на картине. Частенько разглядывала сквозь лупу отдельные фрагменты, словно надеялась что-то найти. Жаль, не могла увидеть полотно целиком: последние годы зрение сильно село, а очки она принципиально не носила. Такой и врезалась в память — с увеличительным стеклом в руках.
Друг отключился, оставив меня наедине с двумя вопросами, не имеющими ответа. Что искала Анюта на картине, но не находила? Чего я жду от завтрашней встречи с Ариной? Ближе к утру в голове моей царил такой кавардак, что казалось, будто оба вопроса слились в один, как руки при рукопожатии.
Визит в мастерскую — настоящая пытка: не могу ни сосредоточиться, ни расслабиться. И это в присутствии женщины, вытеснившей из моего сознания даже собственное эго! Наверное, Арина чувствовала себя неловко, видя мою скованность. И, не понимая ее причин, сама занервничала. Никогда не вспомню, о чем мы говорили, если вообще говорили, но в какой-то момент я сломался. Просто привлек Арину к себе — сразу обмякшую, словно в одно мгновение лишившуюся воли.
Когда мы наконец находим силы оторваться друг от друга, ее глаза лихорадочно блестят, а лицо пылает.
— Так я вам не безразлична? — почему-то шепотом спрашивает она.
Киваю, потому что любое слово окажется сейчас фальшивым — никогда еще мне не было так больно. Заметив мою подавленность, Арина виновато спрашивает:
— Со мной что-то не так? Скажите хоть что-нибудь.
Вместо ответа беру ее лицо в ладони, и она послушно закрывает глаза. Поцелуй получается легким, следующий — чуть более чувственным.
Чуть отстранившись, она произносит с трогательной иронией:
— Вы здорово рискуете: я могу к этому привыкнуть, и тогда вам от меня не отвязаться до конца жизни.
— Не успеете, — говорю с грустью. — Сегодня мы расстанемся и больше никогда не увидимся.
Она верит не сразу, думает, что шучу. Потом на шаг отстраняется, чтобы бросить мне в лицо:
— Да забудьте вы ее уже наконец, она того не стоит!
И сразу же спохватывается:
— Не ругайте своего друга за то, что он мне все рассказал. После разговора с вами я его просто вынудила.
Некоторое время она смотрит на меня с вызовом, потом неожиданно смягчается.
— Давайте покажу вам мастерскую! Вы еще не видели моих картин.
— Одну видел, — замечаю безрадостно. — Ту, что проходила экспертизу.
Наверное, мне вообще не нужно было этого говорить, а просто взять да уйти. Глаза Арины выглядят безжизненными, как и ее слова, которые, по сути, являются признанием.
— Так вы все-таки догадались.
Невозможно понять, вопрос это или утверждение. Может быть, и то, и другое вместе.
— Вы сделали копию картины, когда забрали ее якобы на экспертизу, — поясняю я. — Сделали блестяще: обычный глаз разницы не заметит, но любой специалист тут же распознает подделку. Так что теперь у вас есть и подлинник Кандинского, и заключение эксперта, что он является фальшивкой. Можно смело провозить картину через таможню.
— Какой срок мне светит? — Арина пытается держаться независимо. — Что скажете, адвокат?
— Никакого.
— Почему? — спрашивает она.
— Потому что я не собираюсь вас сдавать. Живите, наслаждайтесь, вы теперь весьма богатая женщина.
— И чем объяснить такую милость? — Ее голос вибрирует, как струна.
— Вы и сами знаете, — отвечаю я.
Иду к двери, а Арина остается на месте, неподвижная, как мумия. На улице дождь, вода затекает за воротник, но мне, в общем-то наплевать. Работа завершена, дело закрыто. Лучшее название, которое ему можно дать, — «Шерлок Холмс против самого себя».
Окончание следует
Наиль Муратов