|
|
   |
Предыдущая часть здесь.
Узел 46-й параллели
...узел сорок шестой параллели затянулся на заднем сидении машины Милоша на острове Сигет, где фестиваль монетизировал образ свободной любви, но явился вдруг шефу в полицейском участке, куда отправили, сняв браслет допуска с его ослабевшей руки.
Явился образ свободы Моникой-монеткой, с головой горгоны о восьми языках, и не понять, каким именно его сейчас выведет из тупикового лабиринта эта бестия Моника — к пропавшим коллегам: «я не был там, но я там оказался». А там никто не встретил.
— Это зачем происходит, — спросил Монику, — что было между нами, где мы теперь?
Стал вслушиваться — что говорит по ходу Моника, бормоча под нос?
— Вика плохо секретарит, — всякий раз, уезжая с Сашей — никогда с ним на работу не возвращается, по утрам он за вами пустой едет, так? Не любовники они, а если не любовники, зачем и где они вместе после работы, кто из них кто? И, в конце концов, шеф, пора пошевелить извилинами не только на поверхности ума, но и в глубине горнила, а вы ждете и надеетесь на начальника охраны, но он никакой начальник охраны, он сам пропал, вы в курсе? Трое сошли с дистанции. Кому выгодно вас оставить на прорабатываемом маршруте в одиночестве?
— Нас оставить, ты же со мной? Почему себя вынесла за скобки?
— Мы уже на «ты», шеф? Разве была я с вами на Сигете, куда любовные переживания завели вас и довели до полицейского участка? Вы не спросили, что происходило, пока ммм... вы с Милошем миловались?
— Что произошло? — сосредоточиваясь, спросил Русанов.
Так начался Белград
... Моника сидела вполоборота и говорила Владимиру непривычное:
— Я испуганна и мрачна. Холодно, ни одно кафе не открыто, и магазины в режиме сна, город в молчаливом сговоре пустоты ночи и огней, что мерцают, рассеивают мрак нового в судьбе города — одиночество, недоумение и страх — где все? Что вообще происходит? Утром в семь сорок разбудили меня голоса стройки, и, выглянув в окно, я поняла — да это же Костецкая! Соседи балкон достраивают! Окно раскрыла, а там — какая Костецкая, какая Одесса и дом родной?
Там сразу началось проявление тайного: окно выходило на общий балкон, опоясывающий отель. На балконе за кофейным столиком Монику поджидал господин в льняном измятом костюме. Мятый Господин. Так начался Белград. Измятый сказал, что будет дальше. И дальше было.
Сербия началась солнцем, старой крепостью и скамейкой над сцепившимися в рукопожатии Савой и Дунаем. С той скамеечки красиво во все стороны. И все бы ничего, но рядом сидел Мятый Господин и говорил о Первой Мировой и Кровавой Югославской.
Мятый уверял, что следует изменить вектор, и, маршрут прокладывая, не миновать Македонию, на всю голову больную гигантоманией — это особый интерес вызовет у клиентов.
— И до того, как я получу пакет с ценными указаниями, — я обязана оказаться в парке Юрского периода. Если любовь к Юрскому периоду Русанова, — ввинчивал мне Мятый Господин, — завязана на фауну и имеет силу, то один из вариантов развития дела — полюбить палеозоологию.
Надо отдать отчет себе — понимает ли команда туристического бизнеса, сколько узнали нового вы, свидетельствующие о времени и пространстве, о территориях освоения людьми — по исследованиям копралитов, окаменевших какашек предревнего мира.
— Вова, — строго говорила удивляющая Владимира Александровича изменениями Моника, — я не понимаю, но хочу разобраться, — копралиты — от «копрас», хм... «говно», а «литос» — камень, а Юрский период и его фауна с этими самыми...какашками — что, действительно входит в наши планы?
...Вот я и думаю, крепость Белграда и ров вокруг — ведь не с водой, а полон динозаврами и диплодоками, и разными тварями, и всем их говном Юрского периода. И все эти разнозавры привлекут к себе детские площадки и городки, корты и музеи тяжелого оружия. И будет стоять какой-нибудь героический Фердинанд среди танков и филодендронов с азалиями. На этих прозвучавших азалиях полыхнуло — такое мощное зарево, что сразу тихий предзакатный сумрак сгустился. И солнце, яростно вспыхнув, поглотило пронзительно нежный свет золотой, перечеркнув Сербию багрово, словно бомбежкой опять накрыло — долго город не отпускало заходящее солнце.
Такой Монику Русанов видел и слышал впервые.
— А что твой Мятый Господин, что он объяснил тебе, он сказал, куда пропали люди? Где трое? И кто он, этот Мятый? Ты рассказала ему о 46-й параллели?!
Что знаешь о маршруте, что ты и откуда знать можешь?!
— Александрыч, — хихикнула вдруг Моника, превращаясь в ему привычную одесскую полиглотку, так нужную ему в работе и вполне устраивающую, удобную коллегу, — мы что, таки на «ты»? А как насчет зарплату повысить?..
Изменение масштаба
К ночи время сгустилось, кофейный запах перешел в сладкий винный, а столик вместе с балконом ночь съела. Русанов шел по замку, построенному явно для хорошей жизни — удобные внутренние переходы вели его из комнаты в залы, распахнутые для гостевых парадных приемов, паркет узорчат, и ни одна дощечка, ни одна ступенька пологой деревянной лестницы с первого на второй этаж не скрипнула под ногой. Шел по музею — замку, и переживал эффект вхождения в иную реальность, иной масштаб.
Картины, зеркала, изящные светильники между узкими во всю высоту залов окнами, вазы, и под лестницей рояль, сложивший крыло. Убранство в восточном стиле, а комнаты и залы европейские. Уютная смесь османского и европейского, отметил и подумал, что не понимает происходящего.
А в это время в маленькой баньке при спаленке, мраморным лепестком сохраняющей благоухание прошлого, красавица Ольга привиделась ему. В груди остро отозвалось — не смуглянка Ольга, а белогрудица Любица! Княгиня из Обреновичей, хозяйка этого мира, о котором в путеводителях на восьми языках будет написано, как в 1831 году княгиня, присев на бархатный пуф, опускала руки на улыбку рояля, и музыка звучала из-под лестницы, по залам разливаясь. Владимир представил Любицу Обренович рядом и увидел, как они стоят и смотрят на него, отражаясь в старом надтреснувшем зеркале, — его ведьмачка Ольга и хозяйка зеркала голубица Любица.
— Так что же происходит с тобой и с нами всеми? — спросила Моника, тревожно съеживаясь. — Где ты витаешь, вернись, шеф, кофе остыл!
Что это было?
...В них встречаются разные времена и жизни, и они в тот миг же оказываются вне времени, вне места — зависая в межпространственном промежутке — из которого не видно ничего, а слыхать слышно. Но слышимое не переводимо на языки, известные человеческой памяти.
Лаконичность обстановки окружила Владимира и Монику в очередную наступившую ночь, — словно здесь, в этом времени и месте — жили спокойно и неспешно. Словно век за веком, волшебным образом засыпая в одной эпохе и просыпаясь — со всеми чадами и домочадцами — в следующих, узнавали друг друга. А зачарованный их замок стоит посреди спального микрорайона, и по сказочному этому Дому водят гиды экскурсии, и бродят одинокие задумчивые путешественники. А на малинового цвета пуф у рояля присаживается и клавиши ласкает молдаванка Ольга, нет, сербская княгиня Любица, отрешенно глядя поверх и сквозь экскурсантов. Видят ли они друг друга, знают о происходящем?
Или музыка прекрасная звучала, и не было у музыки начала, но тогда что это было?
Слезы Моники
Моника обнаружила, что идет одна по городу и видит на ступенях магазина лежащий мобильник. Подняла, в надежде позвонить: вы потеряли, я нашла — подходите, возьмите! Но, осознав, что ночь, решила не будить растеряху.
Захотелось в отель, но поняла — не тот это город. Опять морок, подумала. В этот миг на плечо её опустилась ладонь.
Это был вынырнувший из темноты пропавший начальник охраны — и вдруг расплакалась Моника, затормошила Артёма, ты как, в порядке?
— Что это за порядок, Моника, ты ученая девочка, — отвечал охранник, — нельзя поднимать чужие телефоны!
— Так я его только что нашла...
— А я тебя только что нашел, и телефон пока не отыграл, но никто не знает, в какой момент отыграет. И телефон зазвонил:
— Ночью спят, — сказали по-хорватски, — утром у вас работа по маршруту, еще утрясать следует — как вы меня поняли?
Моника ответила на сербском:
— Ни хрена не поняли, но ты прав и вот почему — я сплю, а ты мне снишься. И, повернувшись к своей Службе Безопасности, попросила: — Арсенчик, ущипни меня!
Там лебеди плывут
Кто поджег великий город над Савой и Дунаем? Белград поджег Атилла, сказал Арсен, и проснуться мы должны завтра не в Эгере, куда привел тебя твой Мятый Господин, заманив на фестиваль вин, посвященных Эгри Быковер. Этот господин, кажется, имеет отношение к контролирующей фирме. И мы наплачемся!
Их было 80 тысяч — турецких головорезов, они не сумели взять Эгер, и турки шептались в ужасе, что стойкость защитников обеспечена питьем бычьей крови!
А это было местное вино. Ты ведь пила Эгри Быковер, не только токайское пробовала? — Ты тоже стала стойкой!
Завтра нам путь в райское место! Твоя стойкость пригодится.
Есть тихая пристань, озерный городок Тихонь, на пути к Голгофе. Там закончился путь Атиллы, там могила его. Атилла нам нужен для нового логотипа, хочу предложить шефу, это позже, к другому разговору.
А Тихонь на Балатоне станет точкой в первом туре нашего проекта. Там белые лебеди плывут, там мальвы цветут и тростник шелестит. Там храм небесам открыт. Ничего не говори шефу об Эгере и фестивале вин — хватит с него фестивалей, потому что есть мнение: «Чтобы в Венгрию влюбиться, напролом, без церемоний, лучше в Эгере напиться, чем трезветь на Балатоне»,* — ты понимаешь, это вразрез с политикой шефа! Он теперь перпендикулярен фестивалям! Ставка на Сербию, на 46-ю параллель, и это Ново Сад!
Вот тут-то и подал голос Владимир Александрович, как с луны свалившись неожиданно. И сам испугался внезапности появления:
— Так я понимаю, что пора набить фэйс Мятому Господину, черт бы побрал, кто он такой? И тебе, моя служба охраны, стоит врезать! Почему мне не попробовать Бычьей Крови, не усилиться, как Моника? Где ты был, почему в Сербии проявился как ренегат и крыса Каутский?
— Вова, — интимно сказала Моника, — ренегат Каутский был не крысой, а проституткой, это разные звери.
— Арсен, — шеф стал строг лицом, — напиши объяснительную, ты пока остаешься в должности, мы в командировке, ты начальник охраны и обязан знать — что, где, кто, почему, и, твою мать, если возникнут траблы, я пойму, что крыса и проститутка суть один зверь и имя его известно. Найди наших, и кто эта сука в измятом костюме?
— Это не сука, — сказала Моника. — Это папа мой. Это хуже, чем сука.
Не делайте никому нервы
Моника не слушала шефа. Да, хипишь. Да, сделала коллегам нервы.
Но лгать не хотелось. И вот Моника вполоборота сидела (это любимая и защищающая ее поза) и разговаривала, нет, не с коллегами, а именно с Мятым Господином, она говорила: «Джунгария — гунны — хунну — Онон — Каталуанские поля, и многое можно увидеть за тремя крестами, но что ты меня тащишь в Венгрию, мы отработали тему!».
Попадам-с на 46, облом в Ново Саде
Мы в Сербии, и впереди у нас — хорваты и черногорцы, боснийцы, словенцы, албанцы — о, черт бы их всех побрал, не мешай мне вдумываться в Сербию, страна эта так прекрасна и велика, что нужно суметь справиться с ее характером, — а ты-то знаешь, как трудно работать с влюбленным в тебя народом. Ответственно быть славянином среди славян, когда кроме славян есть еще много разного люда среди живущих на Адриатике! А мы только начали работу по 46-й параллели, нам предстоит освободиться от специфики притертого взгляда на туризм — мы имеем дело с великими культурами народов больших и малых, вписанных в карту разнообразного мира.
— Короче, папик тут не при делах, — сказал презрительно начальник охраны.
Моника резко подпрыгнула в кресле, как сухая электрическая кошка, прошипев:
— Арсен! Это мой папа в натуре! Заткнись немедленно!
Все трое развернулись к Мятому Папе и уставились... на пустое кресло. А потом друг на друга. Моника протянула руку, взяла с кресла конверт. Выпали фотографии Паши и начальника финансовой службы Самуила Львовича. Начальник охраны бросился к выходу.
Выбегающего Арсена перехватили полицейские, их было четверо, они направлялись к застывшим Владимиру и Монике. Когда полицейские представились, объяснив, что они интерпол, Монике пришлось переводить с мадьярского, и то, что Русанов услышал, очень напрягло и его, и его сотрудников.
— Господа, — переводила Моника, — вы арестованы. — Просим пройти с нами и просим не разговаривать между собой и ни с кем не пытаться обсуждать все, что будет происходить дальше. Будьте любезны, сдайте временно мобильные телефоны. Мы проедем в отделение полиции и выясним некоторые вопросы.
— Мы где находимся? — спросил Русанов у офицера.
Моника перевела, офицер удивленно посмотрел на Владимира.
— В Ново Сад, но нам приказано доставить вас в Загреб. Как китайские шпионы, вы выдворяетесь из Сербии...
* из стихотворения Константина Ильницкого «Чтобы в Венгрию влюбиться»
СЕРБИЯ
Ольга Ильницкая