|
|
   |
Глава 4.
Марья Александровна одиноко цокала каблуками по пустой улице. От каждого удара — эхо раздумий расплывалось в вечернем тумане. Думалось взвешенно: звонить или не звонить в полицию? Абстрактно: да что же это такое происходит со мной? Тревожно: странный профиль в машине, кого он напоминает?
Возле нее блеснул бордовой эмалью дорогой автомобиль и медленно поехал вровень с шагами. Бесшумно сползло стекло дверцы. Обладатель загадочного профиля улыбчиво пригнулся и галантным баритоном произнес: «Могу ли я чем-то помочь прекрасной незнакомке?».
Видимо, мысли притягивают человека, о котором думаешь. Марья Александровна развернулась лицом к борту, инстинктивно отступила на шаг, и её словно пронзило воспоминание, искрой выпорхнувшее из забытья подсознания: Дима! Да! Да, это его профиль, легкий прищур масленых глаз, приподнятая верхняя губа эротомана и нагловато выставленный подбородок.
Молния, пролетевшая от столкновения взглядов, легкое удивление мужчины секс-символа за рулем подтвердили, что он тоже узнал героиню своего юношеского вожделения. Но овладел собой и широко открыл дверцу: «Рад встрече. Садитесь, ночью все равно нельзя ходить по городу одной. Тем более, такой красивой девушке. Ну… садись!».
То ли страх перед теменью пустого города, то ли мягкая настойчивость тона, не признающего отказа, каким было сделано предложение, то ли не прошедшее женское влечение к любовной авантюре заставили Марью Александровну уступить.
В теплом, обнявшем за плечи кожаном кресле она убедилась, что давнее грубое домогательство приобрело оттенок пикантного приключения молодости. Тем более, что Дима был вежлив, тонко делал комплименты и довольно искренне разыграл раскаяние, объяснив свой давний поступок страстью к ней, синеглазой, гибкой, очаровательной.
Банальный намек на чашку чая, согревающую одинокого мужчину, было игриво отвергнуто обнадеживающим: «Не сейчас…».
— Этот день настанет, — театрально произнёс Дима и взял Марию под руку. Стараясь не привлекать внимание бдящих соседей, они взошли на пятый этаж.
«А замочек-то совсем хлипкий», — с профессиональной осмотрительностью подумал Дима. И это почти инстинктивное наблюдение вернуло его из адюльтерного дурмана к трезвой оценке происходящего. В коридоре щелкнул выключатель, и у Димы тенью пробежало по лицу отрезвляющее недовольство: под вешалкой стояли мужские туфли 45-го размера. Рядом вжималась в коврик чёрная пудовая гиря.
Легкое опьянение флиртом, веселым перемигиванием при угадывании цифр, составляющих номера их телефонов, скошенные на коленки Марьи Александровны взгляды, сопровождаемые её жеманными и никак не удающимися попытками натянуть юбку пониже, — всё потеряло прелесть, уткнувшись в разочарование: «Так она замужем!».
Вместо чая он попросил стакан воды, вдруг вспомнил о каком-то важном уголовном деле, требующем срочного вмешательства. Церемонно поцеловал Марьино запястье, обращаясь куда-то вниз к башмакам 45-го размера, произнёс: «Звони» — и удалился. Но вместо того, чтобы с каждой ступенькой терять интерес к своей внезапно возникшей визави, он поймал себя на том, что мысленно воспроизводит её бидструповские формы бёдер, приподнятость бюста, казалось, готового выпрыгнуть из декольте платья. Странная, забытая смолоду горячая волна прошла по груди, неожиданно ёкнуло сердце, защемило, словно перед экзаменом.
***
— Боже мой, действует! — взволнованным шепотом дышала в зеркало Маша. — Ну, Галка! — и она спустилась с лабутенов на землю, достала крем и начала залечивать «боевые» раны, из-за которых собственно и обнажиться перед приличным человеком было неловко.
Маша имела квартиру, оставшуюся после развода, как трофей, высшее образование, работу. Наконец, сохранила притягательную для мужчин внешность. Но — мужа у нее не было. Из близких была только школьная подруга.
— Все твои проблемы из-за того, что ты ни с кем не живешь, — наставительно вещала она, пуская дым под потолок. — Не спорь. Отсюда и страхи твои, поэтому и спишь при свете. Что делать? — она задумалась. — Ну, пока появится «прынц сыреневый», купи туфли большого размера, гирю. И поставь в коридоре. Грабитель залезет, увидит и подумает, что здесь живет мужик серьезный, так что лучше сматываться.
— Ты откуда знаешь, мадмуазель Сёмина?
— Пока жила с моим придурком, все его ментовские штучки изучила.
На Староконном на Машу весело дохнул перегаром старьевщик:
— Берите, гражданочка, не смотрите, что ношеные. В таких прохарях ваш муж до Винницы сходит и назад до вас вернется. А гирю? Давайте 200 и ваша. С доставкой? Только до подъезда и тогда надбавочку на магарыч.
— Сейчас решу жизненные проблемы, — Маша гневно отбрасывала мокрую прядь, липшую к потному лбу. И, сцепив зубы, тащила гирю на верхотуру, с каждой взятой лестничной площадкой постигая, что и у мужчин бывает нелегкая доля.
***
Между тем, поздний час еще не подошел к своим сновидениям.
— Что, Петрухин, влюбился на ночь глядя, — ворчал в телефонную трубку Сёмин. — А если нет, то чего старому дружбану звонишь за полночь. Ну, приезжай. Да не на своей, бери машину. Потом ведь за руль не сядешь. Как почему? Ты без бутылки в дверь стучать не смей. Холостяк, блин!
Собираясь, Дима с одобрением достал из бара полуторалитровку «Смирновской» водки, завернул палку сервелата, снял вместе с костюмом имидж преуспевающего в делах человека. С Сёминым он учился в академии. Старлей был перспективным разыскником, но слишком въедливым, докапываясь иногда до того, до чего не следовало. А главное — неуступчивым, отчего и был не в чинах.
Дима, хоть и походил на сынка блатного пахана, происходил из генеральской семьи. Майорские погоны он давно обмыл и теперь припасал водочку для банкета по случаю скорого пуска в эксплуатацию подполковничьих звезд. Ему хватало денег, положения, власти, секретарша Светочка, выставив бюст, по стойке смирно восторженно артикулировала: «Доброе утро, Дмитрий Евгеньевич!». И вдруг странным образом запала в душу какая-то Машка, которую когда-то чуть не изнасиловал. Ладно — пора по рюмочке!
Сёмин с бывшей не общался. Подруг её не жаловал. Но знал, что все они, как на подбор, — не замужем. С этими словами он, сам того не ведая, подливал Диме «смирновской», как масло в огонь. Шлепая тапками по голым пяткам, он ходил по комнате и рассуждал вслух:
— Дима, прости, но ты что, козел? Нет, ты закуси колбаской-то, закуси плотней и подумай. Это же пре-ступ-ле-ни-е! А если мне его дадут расследовать? А? Кореш ты мой.
— Да вроде все гладко
— Фу! Ну ты упертый. Ромео! Значит, такую говоришь, придумал схему: она — на работе. А ты удостоверился, что замок хлипкий. Так? Так! Ты его отмыкаешь и совершаешь кражу. Да-да, для нас — условную. Но согласно кодексу — настоящую. И что? Она обращается к тебе, ты вносишь вклад в общий процент раскрываемости, возвращаешь ей ее добро и становишься рыцарем-спасителем в ее синих глазах.
— Да, — пьяно кивнул Дима. — Будешь у нас шафером.
— Передачи я тебе по пятницам приносить буду, — буркнул Сёмин. — Отмычками хоть пользоваться не разучился?
Два дня Петрухин злился. На себя! И безжалостно бичевал свое незыблемое прежде самолюбие, переступив через которое, мысли все равно возвращались к школьной училке, одетой, как профурсетка. И не выдержал! Тщательно взвешивая и оценивая каждое своё действие бесслёзными глазами следователя, он, с козырьком, надвинутым почти до самых приклеенных усов, в мягких тапочках по-кошачьи поднимался на пятый этаж.
— Дима! Димочка, — что мне делать? Родненький, помоги! Украли драгоценности, подарок мамин, деньги, всё-всё, — рыдала в трубку Маша.
— Машенька, Машенька, — взволнованно дышал ей в ответ Петрухин. — Золотая моя, да я ради тебя… да всех бандитов пересажаю. Я ворюгу этого лично поймаю. Уши надеру. И это самое, ну… всё-всё верну: и деньги, и бусы, всё, и кулончик с Нефертити. Машенька, только не ходи никуда. Жди меня. В райотдел ни в коем случае не звони! Не нужно это! — повторил он еще раз уже с привычным начальственным нажимом.
Темно-бордовый «Феррари» мчался, минуя перекрестки, лавируя между автобусами, мопедами, иномарками насмехаясь над светофорами. И Маша ждала его владельца не менее сильно, чем когда-то росписи в судьбоносный день, назначенный администрацией ЗАГСа. Страх перед неизвестным поглощался смутным предвкушением счастья, непонимание, каким оно будет, сменялось надеждой, её расцвечивало смятенное воображение и, наконец, побеждало любопытство. А сквозь него проступала поразительная женская способность даже на гребне стрессового переживания помнить наперечет каждую деталь туалета, каждую вещицу в доме.
— Миленький, скорее. Все украли. Даже гирю и старые туфли… — причитала Маша, по мере выброса гнетущих эмоций всё больше приходя в себя. — Даже туфли виртуального мужика и его гирю упёрли. Гирю-то зачем? — произнесла Марья, обращаясь уже к самой себе и удивляясь случившемуся. Она с недоумением смотрела на свое заплаканное лицо и молча разговаривала с отражением, пока майор Петрухин, без пяти минут настоящий подполковник безжалостно выжимал акселератор.
— Кулон с Нефертити? Ну, допустим, он видел его на мне, — рассуждала она. — Деньги? Ну, понятно, деньги вор всегда берет первыми. Но откуда он узнал про бусы? Я их уже сто лет даже не доставала из шкатулки. Красивые, кстати. А как их теперь надеть? Никак. А он откуда о них знает? В самом деле: откуда?
Звонок в дверь отвлек ее от этих детективных мыслей.
— Вот! — Петрухин торжествующе потряс тощенькой пачкой долларов! — Поймали гада! С поличным. Я его взял, когда он хотел сбыть краденое.
И на стол ложились кольца, кулончик с профилем египетской царицы, бусы. Петрухин заметно нервничал, пальцы тряслись, не слушались и с трудом извлекали из кулька бижутерию, блестящие побрякушки. Маша с появлением на свет очередного украшения улыбалась всё шире. И до Димы стало доходить, что с каждой вещицей, положенной к ногам избранницы, он всё нелепее выглядит. Апофеозом глупости стали завернутые в газету ненадёванные башмаки 45-го размера.
— А гирю куда дел? — хихикнула Маша.
— Я принесу, — краснея от понимания, что рассекречен, заверял Дима, — я, я тебе новую куплю! Только не обижайся, ну не знал я, что делать. Не мог иначе, — выкрикивал он, уже слившись с Машей в неудержимом хохоте.
На этой волне он схватил её на руки. Она обмякла, доверительно прижалась к нему.
Потом они долго лежали молча. Дима обеспокоенно поглядывал на женщину, тяготение к которой оказалось выше разума и повышения по службе: «Неужели ей было плохо со мной», — ворочалась у него в голове беспокойная мысль.
Маша смотрела вверх и утоленно дышала: «Хорош, зверюга! Ну что теперь, потолок побелить к весне или охмурить его до конца и выйти замуж за мента?».
Владислав КИТИК