|
|
   |
Глава V
Надо признать, что Маша никогда не славилась светлым умом, точно так же, как и красотой. Такие, как она, всю жизнь работают, причем руками. Но любовь к труду, как и жажда к наукам, у Маши отсутствовали.
Поначалу Ирина Иосифовна сильно расстраивалась по этому поводу, но с годами смирилась. Правда, все чаще и чаще отправляла дочку к бабушке, в которую, как ей казалось, и пошла Маша.
Ирина Иосифовна, по мужу Степанова, а от рода Финкильштейн, всегда считала себя целиком и полностью папиной кровинкой — мудрой материалисткой с холодным умом и сердцем. Черты, которые, как она любила повторять, не только помогают выживать, но и дают возможность наслаждаться жизнью.
В отличие от жены Зои, Йося всю свою жизнь работал и зарабатывал. Делал это со свойственной ему легкостью и элегантностью. Когда кто-либо спрашивал, чем он занимается, Йося, прищурив глубокие темные глаза, шутил: «Отнимаю деньги у ничего не подозревающего населения в особо крупных размерах».
Касательно размеров, Йося имел привычку преувеличивать. Они отнюдь не были столь внушительны, как хотелось бы Зое. Но очаровательная Зоя Степановна не любила расстраивать ни себя, ни мужа, поэтому все, чего ей не мог дать по ряду причин Йося, она успешно брала у других.
Зоя Степановна слыла существом немного скандальным и, как повторяла Ира, совсем оторванным от будничной жизни. Она упивалась поэзией и хорошим сухим вином, предпочитала шумные компании и слыла светской львицей своего времени.
Таких, как Зоя, мама Марии Александровны, откровенно не любила. И если бы можно было уехать от своей родительницы еще дальше — обязательно бы это сделала. Но судьба распорядилась иначе, преждевременно сделав киевского студента Сашу отцом, а впоследствии и мужем перспективной аспирантки — Иры. Молодая семья укоренилась в городе на семи холмах, за пределы которого выезжала не густо, но с радостью отправляла оттуда своего первенца Машу.
Пропотевший под июньским солнцем, угловатый Саша, оглядываясь по сторонам, протягивал проводнику бутылку, завернутую в «Известия», на которых выделялся набранный жирным шрифтом заголовок «МИР В ЧЕЧНЕ НУЖЕН НАРОДУ, А НЕ ТЕРРОРИСТАМ». Проводник, совершенно не обращая на него внимания, отворачивал край газеты, с интересом оценивая литраж того, что пряталось под ней. В те времена его, как и значительную часть населения страны, горючая смесь интересовала куда больше, чем новости, напечатанные в «Новой жизни», «Донецком кряже» или «Голосе Украины».
Девочка садилась в купе проводника, а уже утром бабушка Зоя встречала внучку на перроне самого солнечного города — Одессы. Вместе они протискивались сквозь толпу возбужденных туристов и делающих «бизнес» одесситов: «Комната у моря! Дешево! Пять минут до пляжа!», «Еще один человек в Затоку! Везу в Затоку!». Крики оставались все дальше за спиной Маши, вдыхавшей солено-сладкий воздух любимого ею города, который, как говорила бабушка, «почти Париж»!
— Бабушка, — загребая рукой песок, нагретый жарким одесским солнцем, окликнула Маша.
— Опять?! — добавив в свой томный голос железную нотку, произнесла Зоя Степановна. — Сколько раз я тебе говорила, не называй меня так!
— Да, Зоя, — тут же исправилась внучка.
— Ну вот… А то заладила, бабушка-бабушка… Какая из меня бабушка? Бабушки вот, — Зоя кивнула в сторону тучной женщины, кормящей ребенка вареными яйцами. — Вот это бабушка. Ну, так что ты хотела, булочка?
Лежащая на потрепанном деревянном шезлонге, Зоя повернулась к внучке, как «Клеопатра на ложе» Врубеля.
— Ба… Зоя, я решила! Вырасту и буду президентом! Ведь президентом быть хорошо, правда?
— Ммм…хорошо. Хорошо. Это куда лучше, чем космонавтом, милая! Я тебе давно говорила, что на земле комфортнее, чем в космосе. Особенно в Париже. Что может быть лучше, чем выпить бокал розе в Le Procope и запить его эспрессо с бисквитом?
— Мороженое пломбир! — убедительно сказала Маша.
Море пахло мидиями и йодом. Волны ритмично накатывали одна за другой, лаская своей прохладой ноги. Ни забот тебе, ни ответственности — одни возможности. Бабушка, опустив соломенную шляпу на лоб, окунулась в «Райский сад». Маша жевала персик, и казалось, так будет всегда.
К сожалению, Маша, как, впрочем, и сама жизнь, никогда не отличалась постоянством. Уже через пару лет из президентов девочка переквалифицировалась в модели. Грациозно, словно пантера на охоте она покоряла подиумы, сооруженные из того, что было, в районных домах культуры.
Перед каждым ее выходом мама нервно дышала в пакет и спрашивала Бога, за какие проступки она заслужила этого ребенка? Если бы не она его рожала, то ни за что бы не поверила в свою сопричастность к зачатию.
Переубедить Машу в выборе профессии, если «это» вообще можно назвать профессией, учитывая ее амбиции и ослиное упорства, слыло невозможным. Ира возлагала надежду только на одесский аппетит дочки, и в итоге оказалась права. Как выяснилось, покушать Маша любила намного больше, чем дефилировать.
Горячая и пышная, как свежеиспеченная сдобная булочка, Маша стала студенткой «педина». Ну, а дальше… Дальше все по накатанной — работа в начальной школе, замужество, развод, раздел… Осталось только одиночество и неутоленная жажда приключений, которые, как ей тогда казалось, уже не для нее.
Лежа на слегка потрепанном, как и она сама, диване, Маша напряженно думала, а это случалось не так уж и часто.
Выйти замуж за мента?! Выйти замуж второй раз?
Как не искала, но плюсов в замужестве Мария Александровна не находила. Заботиться о себе придется, как и прежде, да еще и борщи готовить. На 8 Марта, скорее всего, он вручит несвежие тюльпаны с таким лицом, как будто это кольцо с камнем… как минимум в карат. На Новый год подарит розовый халат, в котором она будет киснуть перед телевизором, воображая, что, надев его, выглядит мило, а не глупо. Потом, не доведи, Господи, появятся дети. Маленькие сладкие вампирята, высасывающие из мамы не только молоко, но и всю кровь.
Мда…
Замужество точно похоронит мечты о Париже, о его ночной жизни, наполненной звоном хрусталя, ароматом шампанского и устриц. Ее затянет трясина будней, сделав похожей на одну из тех нелепых женщин, что кормят на пляже своих внуков вареными яйцами. Коварно, как золотое напыление на фальшивых украшениях, сотрутся все ее амбиции и мечтания.
Потом, несмотря на то, что Дима — симпатичный мужчина (машина, квартира, хорошие родители), в постели он не то, что не Петр Великий… Наверное, даже Иммануил Кант берег себя меньше, чем он! И хотя Маша совсем не претендовала на аппетиты Екатерины II, но и прощаться с радостями сексуальной жизни была не готова.
Говорят, это не главное… Но, если не это, что тогда? Читать книги и смотреть фильмы Маша может и сама, для прогулок тоже выходить замуж не обязательно. Муж для защиты? Но в этом направлении и туфли с гирей не плохо работают. Муж для заполнения пространства перед телевизором или как компаньон во время завтраков? Хмм… Куда удобнее завести собаку.
«Нет, — думала Мария Александровна, — мужчина обязан пробуждать в женщине женщину. На него должны откликаться разум и тело, а Дима…».
Дима вызывал у нее скрытое чувство жалости и необузданного первородного страха.
Последние дни страх стал основным чувством Марии.
Она боялась, что Костя никогда не вернет «одолженные» деньги, боялась заходить в соцсети, дабы не увидеть каких-либо пикантных фото с той злополучной ночи. Боялась звонить Роме, а когда звонила, боялась, что он возьмет трубку. Когда же парень не отвечал, боялась, что с ним что-то произошло, или, что куда хуже, боялась, что «ее Рома» (друг и опора, лучший из бывших) беспощадно подставил ее, и что сворованные им деньги (Машины деньги!) спокойно лежат в бардачке его карибско-синего «Ауди».
Мария Александровна, одетая в свежекупленное ажурное белье из «Белого Ежа», разглядывала в зеркале свои, как сказала бы мама, «безбожно выпирающие» прелести и с каждой секундой все больше утверждалась в мысли, что ни Дима, ни Рома, ни физрук с ее работы никогда не станут героями ее романа. Такое добро определенно должно быть в хороших руках.
Маша вспомнила свою первую встречу с Димой. Их беседу в доме бабушки. Поцелуй возле портрета Гертруды Стайн. Сначала мысль о смазливом голубоглазом блондине даже немного ее завела, но уже через мгновение в голове Маши промелькнула другая картинка — Дима с ножом, сирена, отделение милиции.
Тут же в мозгу Марии произошла какая-то непривычная реакция сопоставления, и следующая картина, всплывшая в ее памяти — журнальный столик в квартире Ромы.
По спине пробежали мурашки.
— Вот дура! — проснулся и отчаянно завопил внутренний критик. — Дура! Гертруда осталась в машине! Твою ж мать!
Когда Маша вернулась домой, уже вечерело. Очередной визит в квартиру бывшего ничего не дал. Ни картины, ни Ромы там не было.
— А альбом с репродукцией?! — завел критик. — К чему бы он был развернут именно на странице с картиной, которая принадлежит нам?
— А почему бы и нет, он же работает в музее. И потом, никто не знал, что это авторская копия, — оправдываясь, пробубнила Маша.
— Никто. Никто, кроме Димы! — выстрелил в яблочко критик.
Звонить Диме Маша не будет, отвечать тоже. Объявлять о решении не связывать свою жизнь с его темной личностью она не станет. Пока. «Сообщать о расставании нужно осторожно, словно ты кладешь в духовку бисквит, — учила ее бабушка, — без лишних движений и в нужное время».
Тонкие пальцы Марии Александровны прыгали по клавиатуре. «Одесса — Париж».
— Прямого рейса нет, только с пересадкой в Вене. Так… следует указать дату возвращения, — Маша на секунду прищурила глаза, а потом выбрала опцию «авиабилет с открытой датой».
Нажала на следующую вкладку — сайт отеля «Ритц». Брови девушки невольно поползли вверх. Цена номера за одну ночь превышала сумму, заработанную Машей за полгода преподавания.
Девушка наморщила лоб, прикидывая, как бабушка могла жить в «Ритце» на дедушкину зарплату? Да и вообще, как она в те времена сумела побывать в Париже? Этот факт был непостижимым, как и многое другое, касающееся спорной фигуры Зои.
Искать Гертруду, а вместе с ней и Костю-Хемингуэя, вернее всего было в Париже, поэтому именно туда собиралась Мария. После того, как Хэм прислал месседж, касающийся доверия, а затем вернул тысячу из тридцати четырех «одолженных», она засомневалась в его непорядочности. И хотя больше о себе он знать не давал, перестать думать о фигуре художника ей было не под силу.
— Прекрати! Просто он единственный, кто может развязать этот Гордиев узел! Вот и все, — Мария пыталась убедить себя и своего внутреннего критика в своей беспристрастности к Хэму.
— Твоя глупость уже помогла тебе проснуться на «Ибице» с голым задом, смотри, чтобы в Париже ты вообще проснулась!
— Лучше увидеть Париж и умереть, чем жить и слыть преподавателем в начальной школе!
В маленьком аэропорту Одессы было людно. Маша с небольшой дорожной сумкой в руках заняла очередь на регистрацию. Ее переполняли эмоции. Казалось, она вернулась в детство и стоит не в аэропорту, а на Дерибасовской, в очереди за пломбиром. В животе щекотало, а сердце колотилось быстрее, чем обычно. Хотя обычно создавалось впечатление, что сердца у Марии Александровны нет. Особенно часто это отмечали ее ученики, после очередной контрольной работы.
Мария подала свой паспорт девушке, одетой в красный костюм, с элегантно завязанным на тонкой шее платком. Через несколько секунд, она получила паспорт обратно, а вместе с ним и посадочный талон. Немного больше времени заняли процедура предполетного досмотра и паспортный контроль.
Теперь Маша сидела в уютном зале и ждала объявления посадки. Маячащий впереди Duty Free, может, и заинтересовал девушку, но идти туда она не собиралась. Точно так же, как и в бар, где можно было бы выпить чашечку кофе с коньяком, если бы он не стоил дороже ее футболки.
Мысли Маши перебило объявление о посадке на рейс 619 Одесса — Вена. Настолько быстро, насколько позволяла высота каблука «выходных» босоножек, девушка подбежала к стюардессе и протянула посадочный, та пробила его через базу: «Двадцать седьмое Е. В хвосте самолета».
Протиснувшись сквозь толпу, заполнившую весь проход, Мария Александровна нашла свое место и села, с облегчением застегнув ремень безопасности.
— Следующая остановка — Париж! — улыбнулась Маша.
— Следующая остановка — пересадка в Вене, — язвительно подчеркнул внутренний критик.
Пилот прогревал двигатели, внизу рабочие отсоединяли трап, а Мария Александровна мысленно перенеслась на бульвар Монпарнас, где вместе с Барнсом грезила о Бретт Эшли.
Внезапно двигатели заглохли. Из колонок вместо привычного «Welcome» прозвучало напряженное «Attention».
— Степанова Мария Александровна! Пассажир Степанова Мария Александровна, подойдите, пожалуйста, к выходу в передней части самолета.
Виталия БАБУЩАК