|
|
   |
Глава восьмая.
— Человек, похожий на генерального прокурора… — почему-то всплыло у Маши в голове, пока она поправляла лифчик из тряпичных масочек, лихорадочно вспоминая, где лежит остальная одежда, и думая о том, что вообще делать дальше.
Возвращаться в город, да ещё и на опознание утопленника, когда на расстоянии вытянутой руки — море, горячий песок и бабушкина библиотека, казалось безумием.
Размышления её были прерваны самым неожиданным и бесцеремонным образом.
— Мария Александровна? Маша?
У распахнутого окна в саду стоял мужчина и с любопытством её разглядывал.
Маша вспыхнула и быстро завернулась в простыню.
Нет, он не был похож на Хемингуэя, скорее на Джо Дассена. Толком разглядеть его она не успела, очки, как назло, тоже куда-то запропастились. Одно было понятно — что-то неуловимое отличало его и от Кости, и от Петрухина.
— Отвернитесь, пожалуйста. Мне нужно переодеться.
— Конечно. Я подожду вас снаружи.
Через несколько минут кое-как приведшая себя в порядок Маша обнаружила незнакомца возле персикового дерева.
— Вчера съела последний, — почему-то смутившись, сказала она.
Времена настали удивительные. Несколько лет подряд из друзей мужского пола у неё были лишь туфли сорок пятого размера вместе с гирей, а сейчас мужик просто пошёл косяком.
«Стоп, Маша. Стоп. Может, он по делу. Или вообще грабитель», — мысленно одёрнула себя она.
Хотя на грабителя незнакомец похож ну никак не был. И вообще — в нём было что-то нездешнее. Начиная хотя бы с акцента.
Так и оказалось.
— Сон, вызванный полётом пчелы вокруг персика за секунду до пробуждения, — сказал незнакомец с улыбкой. — Простите, что побеспокоил вас. Надеюсь, не испугал.
Маша помотала головой.
— Наша встреча должна была состояться немного позже, — продолжил он. — Но, как обычно бывает в ваших… в наших местах, всё пошло немного не по плану. А сейчас уже и много. Ах, да, я совсем забыл представиться. Марк. Марк Финкельштейн.
Немой вопрос застыл в Машиных глазах.
— Да-да, я ваш… твой двоюродный дядя.
«Так, одним меньше», — проскочило у Маши в голове.
— Может быть, войдём внутрь и где-то сядем? В ногах правды нет, тем более, когда за сутки с небольшим проделываешь путь в семь с половиной тысяч километров.
— Да, конечно.
Видимо, не зря она притащила вчера в свою комнату два стула. Интуиция иногда срабатывает.
Всё ещё ошарашенная услышанным, Маша спросила:
— Но как? Почему? Ведь я ни разу за всю свою жизнь не слышала ни от родителей, ни от бабушки с дедушкой ни о каких родственниках, тем более заграничных…
— Разумеется. В советские годы хвастаться этим было не комильфо. Попросту опасно. К этому так привыкли, что молчали и после. Тем более, что отношения с братом у Йоси не всегда были ровными. Мягко говоря.
Машин телефон снова зазвонил. «Сёмин» — высветилось на экране. Она выключила звук и перевернула телефон экраном вниз.
— Расскажите… расскажи обо всём подробно.
— Уверен, ты никогда не слышала ни от бабушки, ни от мамы о том, чем же точно занимался твой дедушка Иосиф.
— Одни шуточки.
— Не буду тянуть и расскажу сразу — тем более, что тебе уже второй раз звонят и ждут в таком важном месте. Итак, у Йоси был младший брат, Самуил. Мой папа. Тогда, в конце шестидесятых, оба они были страстно влюблены в твою бабушку. Но ухаживали по-разному, потому что и сами были очень разными. Йося с самой юности был человеком практичным. «Чтобы выжить в совке, нужно быть шустрым веником», — эту его фразу папа часто повторял с улыбкой. Сам же папа, наоборот, был романтиком. Увлекался поэзией, живописью и души не чаял во французской культуре. «Праздник, который всегда с тобой» изменил его жизнь навсегда. Именно папа влюбил твою бабушку во Францию. Читал ей стихи. Рассказывал о Хемингуэе. А потом и вовсе начал уговаривать Зою бросить всё и уехать с ним. В общем, казался весьма странным.
Взгляд Марка упал на лежащий на столе томик Превера.
— Это русский перевод или оригинал?
— Перевод, — ответила Маша.
— Посмотри на полках. Должен быть и оригинал.
Маша вышла в комнату с треснутой стеной и через минуту вернулась с книгой в руках.
— Теперь открой её и посмотри на титульный лист.
На титульном листе красовалась размашистая подпись. Прочесть её Маша не смогла, но то, что книга была подписана Зое, было ясно и без перевода.
— Да-да, Превер подписал её твоей бабушке по просьбе моего влюблённого отца. Переслать эту книгу в совок было делом непростым, но он смог. Он вообще много чего мог.
— Так что случилось между им и Зоей?
— Ничего. Она выбрала более надёжный вариант. Это в корне изменило судьбу моего отца. Оставаться с разбитым сердцем в Одессе он уже не смог. К счастью, к тому времени евреев начали потихоньку выпускать, и ему разрешили уехать неожиданно быстро. Почти пятнадцать лет папа прожил в Израиле. Когда душевная рана затянулась, он начал, наконец, обращать внимание на девушек. Но маме первым делом рассказал о Зое. Собственно, не рассказать было невозможно — они продолжали с ней переписываться. Настолько, насколько это было возможно в те времена. А потом и с Йосей, и чем дальше, тем больше. Они смогли выработать собственный шифр — каждое письмо читали в КГБ. Позже мои родители перебрались в Канаду. Израильтяне любят Канаду. Но папа выбрал, конечно, самый французский город. Я родился в Израиле, но вырос уже в Монреале.
Марк поглядел на ошарашенную Машу и спросил:
— Покажешь мне дом?
— Да, конечно. Собственно, показывать особенно нечего.
— Это только кажется.
Марк внимательно оглядел каждый угол большой комнаты. Постоял у запылившихся портретов.
— А где же Гертруда?
Мысли лихорадочно заметались в Машиной голове. Казалось, что, сталкиваясь, они высекали искры.
— Откуда ты знаешь? Неужели…
— Нет. Не переживай. Авторский повтор Валлотона висит у нас дома, в Монреале. Но принадлежал он Зое — папа купил его специально для неё. Твоя бабушка никак не могла смириться с тем, что не может ни увидеть, ни потрогать подаренный ей шедевр. Потому и попросила кого-то из одесских художников сделать копию по фотографии.
Собственно, теперь он принадлежит тебе.
Машино сердце заколотилось ещё сильнее.
— Какое счастье, что домик в полном порядке. Ну, почти. Увидев на фотографии, которую прислала мне мадам — или у вас нужно говорить «пани»? — Николенко, здоровенный трёхэтажный дом, я страшно разволновался. К счастью, сын быстро объяснил мне, что это фотошоп. Но это было красноречивым сигналом того, что дело встало на неправильные рельсы. Потому я решил приехать раньше намеченного.
— Трёхэтажный дом?
Увидев Машино изумление, Марк улыбнулся:
— Значит, Рома всё же не проболтался?! Я был уверен в обратном.
— Рома?.. Вы знакомы?
— Сложно не быть знакомым с троюродным братом.
— О боже, так у меня был роман с родственником? — подумала Маша и так и застыла, раскрыв рот.
— Моя мама была двоюродной сестрой его мамы. Потому, собственно, я и прислал доверенность на его имя. Ужасно жаль, что он не обладал ни выдержкой, ни умением держать язык за зубами.
— Ты обо всём уже знаешь?..
— Конечно.
— Тогда объясни и мне.
— Идём обратно в твою комнату. Я уже увидел всё, что мне было нужно.
Старые венские стулья вновь заскрипели, но устояли.
— Отец рассказал мне обо всём за несколько месяцев до своей смерти. Он рассказал мне о Йосе и Зое, о портрете работы Валлотона, об автографе Хемингуэя и других автографах, которые он брал сам или покупал для твоей бабушки. А главное — о том, каким бизнесом занимались они с Йосей.
Машин телефон вновь зазвонил. Лейтенант Сёмин не унимался.
— Меня ждёт машина с водителем. Я отвезу тебя в Одессу. Но говорить при нём я не хочу, поэтому буду краток.
Ты прекрасно знаешь, что Одесса славится не только писателями и музыкантами, но и жуликами, и контрабандистами. Контрабандой Йося и занимался. А папа ему помогал. Нет, не «Бриллиантовая рука». Всё было практичнее и прозаичнее. Особенно хорошо шли джинсы. Но в те суровые времена Йося боялся купить даже автомобиль «Москвич». Светиться было страшно. Потому на все «нетрудовые доходы» он покупал драгоценные камни — их не так трудно спрятать. Особенно любил рубины. Папа, которому полагалась половина, был не против. Кое-что Йося смог с огромным риском ему передать. Но основную часть спрятал где-то здесь — в городской квартире боялся.
— В этой развалюхе? — вырвалось у Маши. — Но… неужели ни бабушка, ни родители ни о чём не знали?
— Он никому не доверял. Боялся, что проболтаются. Да и умер, как ты и сама знаешь, в самом начале девяностых. На смену коммунистам пришли бандиты, и Йося боялся за жизнь своих родных. Так что мой папа оказался единственным посвящённым. Но и сам рассказал мне об этом не так давно. Конечно, я немедленно решил купить участок. Никаких твоих контактов у меня не было, поэтому решил действовать через Рому. На случай, если он проболтается, назвал себя Рабиным — почти что Рубиным. Фамилия Финкельштейн, если бы Рома сболтнул лишнего, тебя наверняка бы смутила. Потом уже, после сделки, я собирался приехать, найти тебя и обо всём рассказать. Но Ромина жадность и неразборчивость в друзьях сослужила, увы, печальную службу. Хотя он знал, что я его отблагодарю, причём скупиться не буду.
— Это ужасно…
— Нам нужно действовать быстро. Стать счастливым владельцем твоей дачи я так и не успел. А в свете сложившихся обстоятельств промедление смерти подобно.
Через несколько минут они сидели рядом на заднем сиденье новенького «Мерседеса», мчавшегося в Одессу. Хотя мчаться по этой дороге не так-то просто.
Маша до сих пор не могла поверить в то, что всё это происходит именно с ней. Её размеренная, почти сонная жизнь за неделю превратилась в остросюжетный детектив. Причём сюжет его уже перевалил через экватор.
Вопросы переполняли её.
— Но… почему портрет? — не сдержавшись, шёпотом спросила она у Марка.
— Уверен, Рома полагал, что это подлинный Валлотон. Хотел заработать и на этом.
— Ну а Зоя… Зоя всё-таки хоть раз была в Париже?
— Нет. Конечно, нет. При этом знала обо всём, что папа для неё покупал. Представляешь, сколько раз она корила себя за то, что не уехала с ним, да ещё и не зная, что её муж — подпольный миллионер?
— Да уж.
За окном машины замелькали улицы города.
— Постой… куда мы едем?
— Как куда? В морг, в Валиховский переулок.
— Ты знаешь и об этом?
— Конечно. Мне сразу же позвонили. Я высажу тебя за пару кварталов. Никто не должен ни видеть меня, ни знать о моём приезде.
Евгений Деменок