|
|
   |
Как мы уже сообщали в прошлом номере газеты, выдающийся атлет современности, олимпийский чемпион 1972 года в десятиборье, бронзовый призер Игр-76 отметил 70-летний юбилей.
Во дворе неказистого дома 60-х годов постройки в Мукачевском переулке, где проживает Николай Авилов вместе с супругой Валентиной — обладательницей «бронзы» Олимпиады в Мехико, я словно в детство попал: чудом сохранившийся уголок живой природы, теснимый современными новоделами. Некошеная трава, уютная беседка, скромные скамейки, деревья, деревья... «Эту яблоньку я посадил, — юбиляр проводит меня по тропинкам импровизированного садика, — раньше с десяток яблок родила, но больших, красивых, а сейчас — какие-то «горошины» выросли. Персики тоже сам сажал, виноград». Валентина на кухне готовила обед, а мы с Николаем расположились «на природе». Полтора часа пролетели незаметно.
— После Олимпиады 1968 года Валя получила однокомнатную квартиру в Киеве, а я в Одессе двухкомнатную на Черемушках. В 69-м мы поженились, возвратили свое жилье государству, а взамен получили две комнаты здесь, в Мукачевском переулке, где и живем все эти годы, не считая зарубежных командировок.
— Место, конечно, замечательное.
— Дом строил бывший 1-й зампред «Динамо» Владимир Ефимович Прокопенко. Для спортсменов. Но в итоге жилье получило милицейское начальство области и города. Лишь три квартиры остались за динамовцами. Надо мной жил Леня Бугаевский, царство ему небесное, чемпион СССР по боксу, а на первом этаже — Васильченко Витя, гребец, который, к сожалению, не стал олимпийским чемпионом. А должен был. У него дочь очень серьезно болела. И на последнем предолимпийском сборе позвонила: «Папа, приезжай». Тренеры ему: «Витя, это же Олимпиада, через неделю уезжаем в Мюнхен». А он: «Значит, я не поеду». Вместо него к Чесюнасу в экипаж каноэ-двойки поставили Лобанова, и они выиграли свой финал. А Витя был сильнее обоих. Сережа Петренко, двукратный олимпийским чемпион, когда его спрашивали, кого он боится в мире, отвечал: «Только дядю Витю». Из Мюнхена мы привезли в Одессу четыре золотые медали, а могли бы пять.
— В Мюнхене вам удалось не просто победить, но и мировой рекорд установить — 8454 очка. Но, как мне рассказывал ваш тренер Владимир Яковлевич Кацман, он был против, и во время бега на 1500 метров у него, по его словам, послед-ние волосы на голове выпали.
— Перед последним видом золотая медаль практически мне была обеспечена. Вот Владимир Яковлевич и настраивал: «Коля, самое главное — не сойти, добежать нормально». А Фрэд Оттович Куду, старший тренер по многоборьям, думал иначе. «Ты знаешь, Николай, — обратился он ко мне, — я посмотрел, у тебя есть шансы побить мировой рекорд. Пойми, что такого шанса, может быть, больше никогда не будет».
Знаете, некоторые многоборцы, тот же Леня Литвиненко, — серебряный призер Игр, рассуждают так: «Первый старт — прикидочный, здесь я только проверяю себя». У меня такого не было. Я всегда выходил с мыслью показать все, что у меня есть. Как это — проверочный старт, потом прикидочный, потом еще один прикидочный и, наконец, главный. А если в главном что-то не пойдет?! Кроме того, во второй день соревнований упал и сошел с дистанции мой главный соперник Иохим Кирст из ГДР. Четыре года назад в Мехико я занял 4-е место, а он 5-е. Потом дважды выигрывал чемпионат Европы. В общем, считался основным фаворитом. И вот он сходит. У меня сразу мысль: «Нужно показать результат не хуже, чем он в наиболее удачных стартах — где-то около 8270 очков». Ну, я и бежал. После финиша смотрю на табло — есть рекорд. И первым меня поздравил американец Билл Тумэй, который победил в Мехико.
— Да, но в рассуждениях Кацмана тоже есть резон. Прекрасно помню, как вас мотало из стороны в сторону на финише полуторакилометровки. Бедный Николай Николаевич Озеров, комментировавший забег по телевидению, все причитал: «Ой, лишь бы он добежал, лишь бы не сошел».
— Тогда у меня сильно болела печень. Леня Литвиненко, шедший на 8-м месте, так рванул со старта, что я, держась за ним, думал, как бы 100 метров ему не проиграть. И, кажется, не проиграл. Но когда оставалось метров 500 до финиша, печень дала о себе знать. Вот я за нее и держался. Но сходить с дистанции даже не думал.
— В легкую атлетику вы пришли поздновато, в 13 лет?
— Нет, тогда именно в таком возрасте набирали в спортшколы. В 1961 году в ДСШ-5, располагавшейся тогда на Михайловской, делали набор. В нашей 110-й школе на Дальних Мельницах были очень хорошие преподаватели физкультуры Евгения Гавриловна и Анна Емельяновна (занимались мы на стадионе джутовой фабрики в парке Ленинского комсомола). Вот они и посоветовали Елизавете Петровне Иваньковой обратить на меня внимание. И она меня выбрала. Но занималась в основном девочками, а мальчишками — Владимир Яковлевич Кацман. Тогда они работали вместе, но потом разделились, и я, естественно, остался с Кацманом. Хотя, что интересно, моя одноклассница, которую Елизавета Петровна отобрала вместе со мной, норматив мастера спорта выполнила раньше, чем я.
— В чем особенность методики Кацмана?
— Он в молодости был гимнастом, и неплохим гимнастом. Так что мы штангой не злоупотребляли, практически занимались гимнастикой — набивные мячи, шведская стенка, подкачки. Владимир Яковлевич говорил: «У человека должно произойти окостенение. Получается, хрящей много. Важно не навредить». Я с удовольствием соглашался с тренером. На фиг мне эта штанга?! Когда в 68-м впервые поехал на Олимпиаду, меня в сборной спрашивают: «Какой у тебя результат в жиме лежа?» А я никогда штангу не жал. Я к ней вообще редко подходил. Ну, рвал 30 килограммов, максимум 40.
— Почему же спустя годы после олимпийского триумфа пришлось расстаться с тренером?
— Когда все время работаешь с одним человеком, с одной стороны, начинаешь его лучше понимать, а с другой — возникает некое отторжение. Бывает так: тренер тебе что-то говорит, а ты думаешь: «Что он несет? Что у него с головой?» Нечто подобное произошло и у нас. Кроме того, Владимир Яковлевич однажды не поверил мне, когда я себя плохо чувствовал, чем сильно меня обидел. Я доказывал, что по состоянию здоровья не могу ехать на чемпионат Европы в Финляндию. А он настаивал. В результате выступил ужасно, соревнования не закончил, сошел. По возвращении домой меня в Москве уложили в 1-й диспансер. Лежал там больше месяца. Выписали с предписанием: штангой заниматься нельзя, бегать на длинные дистанции нельзя, строгая диета и так далее. Это Валя меня выходила.
Сейчас мы в прекрасных отношениях. В следующем году Владимиру Яковлевичу исполнится 90 лет. Он по-прежнему в строю. Как встречаемся, начинает жаловаться: «Все, это последний год, уже не могу». И так последние пять лет. Я ему в ответ говорю: «Сегодня вы на стадионе, а умрете вчера. Это ваша жизнь, никуда не денетесь».
— Как же вас, такого «неправильного», игнорирующего штангу взяли на Олимпиаду?
— Занял на чемпионате СССР 3-е место, отобрался. До Мехико это вообще был всего мой третий или четвертый старт в десятиборье. Но, согласно статистике, никто, кроме меня, такими темпами не прогрессировал. Очень был тала-антливым, прямо страшно тала-антливый. Нет, мне просто спорт очень нравился. Не только легкая атлетика, вообще спорт, особенно игровые виды — футбол, баскетбол.
— Знаю, что во время игры многие побаивались играть с вами в одной команде: в случае неудачи могли «напихать».
— Любил выигрывать, это точно. Даже с детьми, когда были маленькими, постоянно выигрывал в нарды. Они плачут, а Валя укоряет: «Какой молодец, перед кем класс демонстрируешь?» У меня внутри не было такого, чтобы я где-то проиграл. Что значит проиграл? Это же спорт! Не понимаю. Хотя... Был один момент. Играл за ветеранов «Черноморца» в футбол. В перерыве идет разговор: «Мы же договорились, чтобы они нам много не забивали, а сами выигрываем — 3:0. Надо бы поддаться». Я возмутился: «Как это?! Не дам!» Во втором тайме была комедия — я гонялся за своими, не давая им отдать мяч сопернику.
— Как сыграли-то?
— Выиграли 3:2.
— Как с таким характером у вас складывались отношения в группе Кацмана?
— Ну, я же был одним из самых молодых. Саша Чадаев на три года старше, его результат в 1966 году входил в десятку лучших в мире. Виталик Карпенко 1941 года рождения. Махины, настоящие мужчины. Ядро толкали гораздо лучше меня. А я скоростной был. Все-таки в 16 лет 100 метров бежал за 10,8 секунды. На чемпионате ЦС «Динамо» прыгнул на 7.80 — юношеский рекорд страны! Жаль, результат не засчитали: мерили, мерили, в итоге постановили — минимальный заступ. Дважды прыгнул тройным за 14 метров. В нашей группе также тренировался спринтер Юра Камаев — сотку бегал за 10.4, 200 метров — за 21,4. Сашка Блинковский стометровку за 10,5 пробегал. Что говорить, хорошая компания подобралась. Ко мне все по-доброму относились, Возможно, Владимир Яковлевич с мужиками какую-то беседу провел, но и я никогда зазнайкой не был, не ставил себя выше других. Всегда с удовольствием приходил на тренировки. Кацман их ставил так, чтобы мы получали удовольствие. Смотрю, как сейчас занимаются многоборцы. Впечатление такое, будто это работяги, которые только поднялись из шахты, чтобы вскоре снова туда спуститься. У нас такого не было. У меня вообще такая система была: с работой, которую кто-то делает за 2 часа, я управлялся за 20 минут. Или за 15. На тренировке не пахал, а игрался.
— У каждого многоборца есть любимые виды и нелюбимые.
— В мой план не надо было ставить специальную тренировку. К примеру, выполнить 25 прыжков. Прыгал, пока мне это доставляло удовольствие. И барьеры в молодости бегал неплохо. Любил сложно-технические виды. Диск метал за 50 метров, копье — за 70. Единственный вид, прелесть которого не смог постичь, — прыжки с шестом. Но надо иметь в виду, что начинал я вообще на «металле». Это потом появились фиберглассовые шесты. Наши выдающиеся «старики» — Хомченков, Озолин — тогда специально в Абхазию ездили, искали бамбук, который сгибался.
— Под выдающимся советским прыгуном Геннадием Близнецовым шест шесть раз ломался.
— Подо мной — тьфу, тьфу — ни разу. Хотя на тренировке как-то при отсутствии техники на 5 метров прыгнул. Наши шестовики Саша Федоров, Саша Карлович ахнули. Но подвернул ногу — трещина, гипс. И все, больше я шест в руки не брал. Ох, какие же они тяжелые были! Бежишь и думаешь: «Добегу ли?» И не надо забывать, что в то время поролон не использовался. Приземлялись в опилки или в песок. Перед прыжком в высоту песок этот вскопать надо было, чтобы помягче приземлиться. Локоть в принципе всегда был порван, потому что приземлялись в основном на локоть.
— Прыгали вы тогда перекидным, идеалом была техника Валерия Брумеля — рекордсмена мира.
— Брумель для нашего поколения был кумиром. Я был знаком с Валерой, у нас хорошие отношения сложились. А знаете, как познакомились?
— Хочу узнать.
— Тренировался в манеже в Москве. Между матами установил подкидной мостик. Смотрю, заходит кто-то в зал, сильно хромая. Ну, я себе прыгаю, высота — где-то под 2.20. Брумель, а это был он, только оправился после страшной аварии, обомлел: «Кто это?» — «Один десятиборец из Одессы». Он как рванет ко мне, несмотря на хромоту. Потом увидел, что я от мостика отталкиваюсь, ему легче стало.
— Виктор Михальчук, олимпийский чемпион по волейболу, рассказывал мне, что Олимпиада в Мехико его, советского человека, поразила.
— Виктор постарше, а каково было мне, двадцатилетнему? Когда подлетали, Мехико все светилось — фантастика. Песни, танцы, встречи — все искренне, от души. В Германии и Канаде было уже не то. Возможно, такие ощущения оттого, что это была моя первая Олимпиада. Потрясающие впечатления. Об одном жалею, что послушал наших тренеров. Надо было мне бежать 1500 метров, а я не бежал.
— Как это не бежал? А как же 4-е место?
— Не бежал в полную силу. У меня на высокогорье результат был 4 с половиной минуты, а я полторашку одолел за 5 минут. 5 минут! Если бы бежал нормально, был бы в призовой тройке.
— Что же произошло?
— Так получилось, что двое наших, Рейн Аун (серебряный призер Олимпиады в Токио) и Янис Ланка, сошли. Тренеры, опасаясь очередного срыва, твердили: «Ты, главное, добеги». Вот я и добежал до четвертого места, самого нехорошего.
— Неужели 4-е место дебютанта Олимпиады следует считать неудачей?
— А что хорошего? Знаете, в 2012 году в Германии торжественно отмечалось столетие первого появления десятиборья на Олимпиаде. Мы с Тумэем поехали к его тренеру-немцу. Туда же в гости пришел Ханс Вальде, который в Мехико был вторым. В разговоре он с удивлением меня спрашивает: «Как, ты тоже выступал в Мексике?» В ответ указываю на фотографию, что висела на стене, — на пьедестале, обнявшись, стоят Тумэй, Вальде и Бендлин, занявший 3-е место, а на заднем плане — табло, где на четвертой строке моя фамилия. Вальде буквально расцвел. Понятно, кто на меня, молодого, тогда внимание обращал? Но если бы не эти злосчастные 5 минут...
— В Мехико вы были самым молодым в команде, в Монреале — самым опытным.
— Далась мне канадская Олимпиада очень тяжело. Тренировался я уже у Куду. Он — демократ, на большинство моих предложений отвечал коротко: «Я согласен». Лишь изредка вносил коррективы: «Давай здесь сделаем вот так». Рабочие планы мы сами с Валентиной писали. Тренировался в Одессе, с тренером перезванивались. Часто выезжал к нему в Эстонию. И предолимпийские тесты показали, что готов великолепно. Прыгал 7,90 в длину, 100 метров бежал за 10,5, копье метал за 70 метров, 400 метров бежал очень быстро.
— И что?
— Первый забег на 100 метров. Порядка десяти фальстартов! Потом говорили, почему меня, олимпийского чемпиона, поставили в первый забег? В общем, стометровку пробежал за 11,2 секунды. Третий вид — прыжки в длину. В первой попытке приземлился на стоячие ноги — 7,52. Остальные — заступ. Настроение — никакое. По окончании программы первого дня подошел Леонид Сергеевич Хомченков, вице-президент Международной ассоциации легкоатлетических федераций, председатель нашей федерации: «Коля, я тебя поздравляю». — «С чем?!» — «У тебя сын родился». Тут мне уже совсем выступать расхотелось. Думаю: «Сколько можно? Надо ехать домой». Когда недобираешь верные 100 очков, трудно себя мотивировать. Выходишь на старт, потому что надо. Тем более лидер команды. И вдруг пошло! Высота — личный рекорд, ядро — рекорд, 400 метров — рекорд! Так получилась «бронза». Но 100 метров меня «убили».
— Чем же объяснить столь разительную метаморфозу — ужасный старт и мощный финиш?
— Так я ж говорю: изначально очень сильно был готов. Если бы стометровку пробежал за 10,8, как планировал, не думаю, что проиграл бы Брюсу Дженнеру (чемпион Олимипиады-76, который в 2015 году сменил пол, и на свет появилась Кэтлин Дженнер — А. М.).
— А ведь были шансы выступить и на четвертой Олимпиаде в Москве?
— Шансы были, я даже пятый результат показал на отборе. Но, понимаете, в Монреале мне было 28 лет, а в Москве — 32. Тяжело не тренироваться, тяжело выступать. Чисто психологически. Когда у человека за спиной ничего выдающегося нет, можно и в 32 соревноваться. А тут знаешь: есть «золото», есть «бронза», зачем мучиться, рисковать именем, репутацией? И хотя мой результат соответствовал нормативу мастера спорта международного класса, я решил — все, больше никогда не выйду на стадион. Тут же раздал свои шиповки ребятам (тогда с хорошей обувью были проблемы). Но обманул, выходил все-таки соревноваться. Когда защищал честь ЖЭКа на соревнованиях «Всей семьей на старт».
— Как, интересно, выступили?
— Побеждали.
— Известно, что переход спортсмена в «цивильную» жизнь всегда сопряжен со сложностями. Как было у вас?
— Момент действительно непростой. Тем более, что в родном городе работы для меня не нашлось. Поехал в Москву, в Центральный совет «Динамо». Начальник управления гимнастики и легкой атлетики, знаменитая Ирина Пресс, посоветовала сразу идти к 1-му зампреду Богданову. Петр Степанович внимательно выслушал мои аргументы («тренировать команду пока не готов, хотел бы поработать в системе «Динамо»). «Так в чем же дело?» — спрашивает. «Говорят, что свободных вакансий нет». — «Ладно, идите». Буквально через полчаса меня начали искать: «Приезжай, есть место начальника учебно-спортивного отдела». Нет, правда, не хотели меня видеть в Одессе. Если бы не Богданов...
А в 1982 году меня вызвали на совещание, где избрали главным тренером сборной страны по многоборьям (я и так уже полгода эту должность практически занимал). Пишу рапорт о переводе в Москву. Но Богданова на посту руководителя «Динамо» сменил Сысоев, который потом возглавлял Международную федерацию любительского велоспорта. Он написал на моем рапорте: «Авилов развалил работу в Одессе, считаю, что нет смысла назначать его на такой пост». Интересно, что я успел за год развалить? В общем, на родине моя тренерская карьера не сложилась.
Наконец, в 1990 году появились возможность уехать за границу. Выбрал Ирак. А там через четыре месяца — война. Вернулся, мне предложили восстановиться, пойти в органы работать. Отказался. Работа нашлась на Сейшельских островах. Помню, мы с Валей развернули большую карту и стали искать эти острова. Долго не могли найти.
— И как чувствовали себя в новом качестве?
— Очень интересно. Одно дело быть действующим спортсменом, совсем другое — самому готовить атлета. Конечно, в стране с населением в 80 тысяч жителей трудно вырастить олимпийского чемпиона. Но отношение к спорту там не такое, как у нас, — гораздо лучше. У меня была девчонка, которая стала чемпионкой Африки в метании копья. Она первой из сейшельских спортсменов выиграла «Франкофон» — чемпионат франкоговорящих стран. На Олимпиаде в Пекине заняла двадцать какое-то место, что совсем неплохо.
В Одессу вернулся после Пекина в 2008-м. И вот уже десять лет пролетело.
— Николай, в молодости вас за рубежом журналисты прозвали «Человеком-улыбкой». Сейчас часто удаается улыбаться?
— Жизнь такая сложная, такая тяжелая, что если еще грустить все время — это вообще кошмар. Часто ли улыбаюсь? Об этом, наверное, надо спросить тех, кто со мной общается — завершил наш разговор Николай Авилов. И улыбнулся.
Анатолий Мазуренко