|
|
   |
Сегодня, 11 августа, «Вечерняя Одесса» поминает двух первых своих руководителей, фактически — основателей газеты, которые 39 лет назад стали у руля редакции и все годы совместной работы шли рядом, плечом к плечу, помогая друг другу творить газету, ее традиции, слог, направленность, стиль, словом, все, что отличало и отличает «Вечерку» от других изданий.
15 лет назад, 11 августа 1997 года, наемник, выполняя заказ подлеца (подлецов), отнял жизнь у первого Редактора «Вечерней Одессы» Бориса Федоровича Деревянко. Нам было трудно, но мы научились жить и работать без Редактора. «Вечерка» выжила...
В этом году именно 11 августа исполняется девять дней со дня ухода в иной мир бессменного заместителя Редактора Людмилы Александровны Гипфрих. Теперь коллективу «вечеркинцев» предстоит научиться жить и работать без нее. Газета обязательно выживет...
Как и Редактор, похоронена Л.А. Гипфрих на втором Христианском кладбище. Через пятнадцать лет снова они оказались рядом, как написала наш нештатный автор — «в одной цепочке памяти»...
Деревянко — Гипфрих, Гипфрих — Деревянко. Для очень многих людей, чьи дороги, творчество, судьба переплелись с «Вечерней Одессой», две эти фамилии и по сей день взаимосвязаны. Они были первыми. И по дате прихода на работу в редакцию, и по роли, которую играли в ее жизнедеятельности, в истории издания, его становлении, развитии, прошлом и будущем. Все мы, сегодняшние сотрудники «Вечерней Одессы», можем называть себя учениками Деревянко и Гипфрих. Даже те, кто пришел в коллектив совсем недавно: школа жива. И жива газета, коллектив, его традиции и все лучшее, что есть в журналистике, в печатном издании, которым служили Первые и словом, и верой, и правдой.
И Борис Федорович, и все мы всегда знали: Людмила Александровна пишет очень хорошие стихи. Была моложе — хоть изредка что-то публиковала в родной газете. Последние же годы, также изредка, по случаю, обещала найти свободное время, чтобы упорядочить, собрать лучшее из написанного, подготовить и опубликовать в сборнике. Увы. Ни наш первый Редактор, ни его первый заместитель при жизни книг своих не увидели...
Беря на себя обязательство к 40-летию «Вечерней Одессы» — отмечать его будем уже в следующем году — все же издать книгу стихов Людмилы Гипфрих (рукописи не умирают...), мы хотим сегодня, на девятый день после ее смерти, познакомить читателей с несколькими ее стихотворениями.
Спасибо тем, кто не забыл меня,
Кто вдруг при встрече опознал и вспомнил
Ту девочку, что плача и смеясь,
Входила в мир. И книгами заполнить
Его хотела. И дарить, дарить
Все, что узнала, что прочла — на память.
На счастье вам, на много дней открыть
Страницы, шелестящие стихами.
Спасибо вам, кто сквозь десятки лет
Ко мне моею юностью прорвался,
Как будто приглашая вновь в полет,
На карусель почти забытых вальсов.
Входите все — из красных уголков,
Из заводских цехов и общежитий,
Все, кто с моею юностью знаком,
Верните мне — хотя бы день забытый.
Давайте вместе смысл своих основ
Значеньем этих давних дней восполним.
Я вам признаюсь: среди лучших слов
Есть три прекрасных слова: «Я вас помню».
Близка мне простота, но простота
Проросшего над берегом куста,
Омытого волною валуна...
Но заменить простым я не вольна
Семь нот, семь дней, начальных семь цветов...
Может, годы отлетают чайками,
Может, облетающими листьями.
Может быть, строкою не случайною,
Терпкою, настоянною мыслями.
Может, где-то в глубине зачатые,
В материнской жизни изувеченной,
Белым полем, белыми зайчатами
Незаметными на фоне вечности...
Каждый год мой встречами отпразднован
И оплакан горькими потерями.
Ждет и ищет каждый год по-разному,
И в дороги каждый год мой верует.
Стук колес до слез красноречив —
Очень скоро, очень верю,
что уеду я,
Позабыв
про тысячи причин,
По которым уезжать
не следует...
А пока что днями семенят
Годы с постоянною пропискою.
Кто-то пишет песни для меня,
Для меня идет пути отыскивать.
Вот говорят: инакомыслящие...
По отношению к кому?
Я думаю: однако — мыслящие
По отношению к тому,
Кто сам привык, как попугай...
А впрочем, что же я о птице?
Он тоже мыслит, и пугать
Сравненьем с птицей не годится.
И у него — у попугая —
Свой взгляд на мир, и мысль тугая,
Как тетива, — на волю тянет.
Он тоже мыслящий, однако.
Он тоже мыслящий инако
По отношению к безмыслью,
К закрытой клетке, к жуткой выси,
Над ним нависшей потолком.
Открой окно — и был таков.
А может быть, и не решится?
А может, он — уже не птица?
Уютно в комнате от мыслей
О сладком корме и плече
Хозяина. Иные мысли
Ему зачем? И нам зачем?
Спасибо бабушке Прасковье
За то, что перезвон церковный
Меня учила понимать.
Нет, нет, не верить, не молиться,
А только вглядываться в лица
И знать, что пред тобой не жрица,
А только, только чья-то мать.