|
|
   |
Прошу прощения за тавтологию, но для меня «Вечерняя Одесса» — это часть жизни и любви под названием «Одесса».
...1981 год. Я, молодой работник ЧМП, мечтавший когда-то учиться на факультете журналистики, поступаю в школу репортеров «Вечерней Одессы». После проверенного Евгением Михайловичем Голубовским моего сочинения на «профпригодность», строгий и недостижимый тогда для меня Борис Федорович Деревянко распределяет молодых «графоманов» по наставникам.
Я попал под кураторство Дмитрия Васильевича Романова. Однако, в связи с огромной его занятостью как заведующего отделом экономики, меня периодически поручают Георгию Георгиевичу Грудеву, который почему-то всегда ассоциировался у меня с артистом Михаилом Боярским. Время от времени занимался мною, давая отдельные поручения, и Аркадий Матвеевич Межиковский — саркастически-философски настроенный седой человек с замашками Фальстафа.
Вообще, сегодня коридоры «Вечерки» напоминают мне парижское кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где похоронены русские писатели-эмигранты, а за табличками нынешних руководителей отделов видятся имена Дмитрия Романова, Ирины Пустовойт, Риммы Зверевой, Георгия Грудева, Аркадия Межиковского и многих многих других...
Я еще далеко не старик, но моя жизнь оказалась богата многими самыми разными событиями. Большинство из них связано с морем в силу профессии. Однако воспоминания о «Вечерней Одессе» и «великом и ужасном» БФ, подарившем мне когда-то свою дружбу, — это отдушина, к которой я иногда припадаю для того, чтобы вдохнуть воздух творчества, какой-то утерянной журналистской романтики, замешанной на блистательном остроумии и высочайшем профессионализме.
Эпизодов в этом первом периоде моего прикосновения к удивительному коллективу «Вечерки» было много — разных и забавных. Вспоминаю об одном. Дмитрий Романов поручил мне вместе таким же начинающим тогда «курсантом» школы репортеров Лилей Шпильберг разобраться с затянувшимся ремонтом одного из старых одесских домов в центре города.
Мы взялись за дело ревностно, а я, как проработавший уже три года в финансово-валютном отделе ЧМП экономист, возомнил, что могу проверить сметную документацию, хотя по роду работы занимался совсем другим делом. Конечно же, из этого ничего не получилось, так как нужно было знать хотя бы специфику стройки. Однако я, с учетом дефицита отведенного времени, решил подготовить статью на эмоциях, описывая страдания бабушек и детей, которые месяцами жили без воды и света в антисанитарных условиях. Тщательно сфотографировав все эти развалины, я поставил над надрывно написанным материалом единое название: «Крысы в винограднике», претендуя на знание творчества Лиона Фейхтвангера. И действительно, несчастный виноградник старого двора мужественно пробивался из горы засыпавшего его мусора.
Придя к Дмитрию Васильевичу, я хвастливо произнес: «Не знаю как текст, но название подобрано, по-моему, талантливо». Ограничившись тривиальной фразой: «Талант, Сергей, он как деньги — они или есть у тебя в кармане, или их нет», он обронил: «Как бы там ни было, намекать на то, что строители подобны крысам некрасиво, неинтеллигентно как-то. Да и случай не тот. Давай воздержимся».
Думая о том, как зачастую работают репортеры сегодня, стремясь исключительно к сенсационному результату, к эффекту от удачно навешенного ярлыка, забывая о том, что журналистика — это один из литературных жанров, я с теплом вспоминаю школу язвительного и порой резкого Журналиста Бориса Федоровича Деревянко, никогда не забывавшего о значении слова, художественного образа и самое главное — о культуре речи.
1989 год. Я уже два года как заместитель начальника ЧМП по экономике. Самый молодой в СССР зам самого большого в стране пароходства. Вызвавший меня в свой кабинет начальник пароходства Виктор Васильевич Пилипенко, не замечая моего прихода, листает тома какого-то «Дела». Спустя минут десять он нарушает наше обоюдное молчание фразой: «Да, вот это ллойдовский капитан!». Я начинаю понимать, это речь идет о Вадиме Никитине. Мой визит к шефу закончился поручением разобраться в этом деле и доложить.
Впоследствии, все больше и больше погружаясь в капитанские отчеты и материалы проверок, я с недоумением и осуждением вник в сотни тысяч растраченных инвалютных рублей, купленных за государственный счет костюмах для членов футбольной команды т/х «Одесса», бесконечных шубах, подаренных руководителям властей различных портов для их жен и любовниц в качестве взяток... Мое недавнее комсомольское прошлое и влияние родного парткома не давали возможности понять, как можно было так дерзко нарушать финансовую дисциплину, существующие каноны и правила пусть даже ради благородной цели — конкурентоспособного пребывания на американском рынке советского судна.
Даже с учетом того, что ни одна валютная копейка не была Вадимом Никитиным присвоена, этот выход «за флажки» никак не укладывался в моем сознании, и я честно высказал свое мнение об этом Виктору Васильевичу. «Понятно, — сказал он — это епархия парткома и КГБ. Вот пусть там и разбираются, а ты оставляй рапорт и займись делом».
Это был период травли Никитина партийными органами, период начала распада СССР, период, когда за Никитина вступился один человек — Борис Федорович Деревянко.
Я был тогда членом Одесского горкома партии, на одном из заседаний в его присутствии вышел на трибуну и воззвал к Борису Федоровичу, уже тогда седому человеку, требуя справедливости в оценках. Я говорил, что он злоупотребляет своим авторитетом известного журналиста, а «...кому много дано, с того много и спросится», — сумничал я, воспроизведя фразу из святого писания.
Борис Федорович сидел с затуманенным взглядом, глядя в одну какую-то точку. Уже потом, узнав его, я понял, что так он себя вел, когда хватало сердце. Присутствующий на горкоме первый секретарь обкома Георгий Корнеевич Крючков призывал нас в перерыве к оргвыводам, но никто на это не решился. Авторитет партийного руководства был уже не тот.
По окончании заседания Борис Федорович сам подошел ко мне и сказал: «Так, значит, — это вы, тот самый Никулин». Затем пригласил меня к себе. Так началась наша дружба — убеленного сединами юноши и юного, но уже обремененного номенклатурной нагрузкой зашоренного старичка. Вскоре я стал завсегдатаем его кабинета на восьмом этаже редакции. Познакомился с его друзьями — директором «Дзержинки» Валентином Меркачевым, начальником УВД города Леонидом Котляровым, начальником обллита Сергеем Бойченко и, главное, с уже знакомым мне Валентином Симоненко. Я чувствовал себя среди них сыном полка, многому научившемуся, в том числе и анализировать события «под рюмку» редакторской водки, под принесенную, в качестве взноса, магазинную закуску.
Никогда не забуду этих вечеров! Можно многое было бы рассказать и о том, как Борис Федорович через земляков из Ивановской райадминистрации пытался ослабить пресс насланного на нас Кудюкиным КРУ и его, увы, недолгими контактами с моим отцом, репрессированным в период сталинских времен, их поездках в Ивановский район за «свежиной»... Сегодня все это ценные и милые сердцу воспоминания.
Испытания, навалившиеся на меня чуть позже, несколько ослабили шок от гибели Бориса Федоровича. Уж слишком я был сосредоточен на собственной защите и попытках трудоустройства. Но отсутствие в этот период мудрого, по-философски настроенного наставника, чувствовалось во всем.
Бесконечные походы в прокуратуру в «кудюкинский» период и последующее увольнение «под общую гребенку» после отставки правительства Павла Лазаренко, которого я видел мельком один раз, с должности заместителя директора Департамента морского транспорта Украины, нуждалось в переоценке ценностей. Но это уже приходилось делать, памятуя уроки Бориса Федоровича, и уже только с помощью членов моей семьи, к которым он относился тепло.
Третий этап моего общения с «Вечеркой» непосредственно связан с Риммой Николаевной Зверевой. Объективность, принципиальность и удивительная интеллигентность. Наверное, эти слова должны стоять первыми в моей оценке творчества этого человека. Нам приходилось очень много общаться. Период ее работы в должности заведующей экономического отдела совпал с периодом становления морской отрасли молодой Украины. Я принимал в этом процессе посильное участие на разных должностях, и Римме Николаевне всегда было интересно мое мнение.
Разбалованный школой «Вечерней Одессы» и общением с Борисом Федоровичем, я весьма избирательно относился к журналистам, а общение с Риммой Николаевной всегда доставляло мне удовольствие. Мы были недалеки друг от друга по возрасту, но много и долго общаясь, имея одинаковые точки зрения на многие вещи, так и не перешли на «ты».
Странно, но известие о смерти Риммы Николаевны произвело на меня более сильное впечатление, чем гибель Бориса Федоровича. Это можно сравнить с ощущениями от гибели офицера в бою, что вполне логично, и от смерти доброго и беззащитного, просто хорошего человека, с кончиной которого трудно смириться.
Я безгранично благодарен живым помнящим и не помнящим меня журналистам «Вечерней Одессы»: Ларисе Бурчо, Вере Крохмалевой, Юлии Женевской, Светлане Чайке, Виктору Лошаку и многим, многим другим. Но мое одесское Сен-Женевьев-де-Буа остается в душе светлой печалью, с которой не хочется расставаться.
Сергей Никулин. Директор Государственного проектно-изыскательного и научно-исследовательского института морского транспорта (ГП «ЧерноморНИИпроект»)